– Значит, мы должны позволить ему заниматься его делом. Играть роль судьи, жюри присяжных, палача, Господа Бога и кого угодно еще, кого ему вздумается играть.
– Этого я не говорил. Я могу понять, почему он считает, что они должны получить по заслугам. Вот и все. Почему какой-то кусок помоев разгуливает вокруг: живет, дышит, жрет, срет за счет налогоплательщиков, тогда как его жертвы покоятся под землей? Черт. Некоторые ведь так ничего и не успели в жизни. Вспомните того судью. Вам не тягостно от сознания того, что дурные люди так легко отделываются?
– Я вас понимаю. – Бернадетт уже стало не по себе от разглядывания стены в газетных вырезках. Слишком удручающе. Повернувшись, она принялась исследовать остальные стены, увешанные пестрой коллекцией крестов и икон. Распятия были из пластика, а гобелены – из того сорта тряпья, что продают торговцы на улицах. Изображению «Тайной вечери» по бархату самое место было бы рядом с портретом Элвиса Пресли на бархате. Подвальная конура Куэйда напомнила ей подвал дешевых товаров магазина религиозной книги. И она сказала то, что обычно держала в голове:
– Все это католическая атрибутика. Моей маме это очень бы понравилось, упокой Господи ее душу.
Гарсиа оторвался от коллажа и резко повернул голову, уставившись на нее. Она ответила взглядом на взгляд, спросив:
– Что?
Он снова обратился к вырезкам.
– Духовное изречение из ваших уст. По вам не скажешь, что вы очень религиозна.
Бернадетт стало обидно.
– Меня воспитали католичкой, к вашему сведению.
Отвернувшись от стены, Гарсиа указал на компьютер:
– Думаете, сумеете что-нибудь с этим сделать? Вы лучше меня знаете, как работают эти ящики.
Она окинула взглядом монитор. Подмывало искушение: сундук с сокровищами дожидается, чтобы его открыли. Воспоминания о собственных скоропалительных решениях на месте преступления и выработанная этим дисциплина вернули ее к реальности.
– Я не смогу себе простить, если случайно что-нибудь напутаю в уликах.
– Как скажете, – бросил Гарсиа.
Бернадетт показалось, что тон у босса разочарованный.
– Я ни бельмеса не смыслю во вскрытии компьютеров, – добавила она.
– Об этом не беспокойтесь. Учиним осмотр этого Ватикана на старомодный лад. – Он вытащил из пиджака перчатки, натянул их и начал осмотр с мебели, первым делом заглянув под диван. – Весьма чисто для жилища холостяка.
Бернадетт подошла к упертому в одну из стен тренажеру, рядом с которым на полу лежали гири и гантели разного веса.
– Он держит себя в форме.
– Девичьи веса, – презрительно отозвался Гарсиа, оборачиваясь. – Я видел эти снаряды, когда мы зашли.
Бернадетт оглядела лежавшую поперек тренажера штангу.
– Считая вместе с самим грифом, готова поспорить, что он жмет штангу весом фунтов в двести.[30]
– Я такое делаю в сонном виде.
Она подошла к единственному в каморке чулану и открыла дверцу. На полу рядом выстроилась обувь. Каждая кроссовка, каждая туфля стояли в паре, все пары выровнены по носкам, повернутым внутрь чулана. Над обувью с перекладины свисала плотная стена одежды. Рубашки с короткими рукавами собраны в одном месте и обращены пуговицами в одну сторону. За ними висели сорочки с длинными рукавами, потом брюки. Замыкали вереницу блейзеры.
– Вот бы он наведался ко мне да навел порядок в моем гардеробе… – Гарсиа поднялся на ноги и стал рассматривать веревочное плетение, развешанное по стене над диваном. – Вы эту штуку заметили? Вязание узлов, про которое вы говорили. То, что подтвердил отец Пит.
– Заметила, – отозвалась Бернадетт, все еще оглядывая тесный, но опрятный чулан. По большей части одежда была черной или серой. Хотя Куэйд и перестал быть священником, одевался он по-прежнему. Внимание привлекла ткань цветастой расцветки. Пробившись среди туго сомкнутых вешалок, Бернадетт вытащила странную вещицу и поначалу глазам своим не поверила: на вешалке висел фартук, такой, какими в салонах красоты укрывают клиентов, чтобы они не запачкались.
– Нашли что-то? – спросил Гарсиа. Он прошел на кухню и принялся открывать и закрывать ящики и шкафчики.
– Фартук из салона красоты. – Бернадетт втиснула накидку в чулан, убедившись, что возвращает ее точно на прежнее место, между блейзерами и брюками.
Гарсиа открыл холодильник и заглянул в него, зажав нос.
– Фартук? Интересно, за каким чертом он ему? – Закрыв холодильную камеру, он открыл верхнюю дверцу морозилки.
Бернадетт бросила на него взгляд:
– Какие-нибудь части тела на льду? Рука или две?
– Мороженый горошек да рыбные палочки.
Она сняла с крючка на двери куртку, ощупала карманы, нашла только корпию.
– А что было самое ужасное из найденного вами в холодильнике?
Он приподнял пакетик горошка, отодвинул в сторону коробку рыбных палочек.
– Складской холодильник считается?
– Нет. Это, по сути, комната. – Она повесила куртку обратно на крючок.
– Лавочный подойдет? – Гарсиа собрался закрыть дверцу морозилки, но, передумав, полез вовнутрь и вытащил ведерочко для мороженого.
– Сойдет. – Присев на корточки, она сняла крышку с обувной коробки. Пусто.
– В лавочном холодильнике обнаружил одного малого вместе с его попугаем. Замерзли заживо. Мафия постаралась. – Гарсиа пытался снять с ведерка скользкую крышку. – Ваш черед. Самое ужасное из всего. То же правило. Лавочный холодильник или домашний. Никаких складских.
– Домашний. Половые органы какого-то мужика.
– Фу-у, – поморщился Гарсиа.
– Я поначалу подумала, что они ненастоящие. Вы ж понимаете…
На какое-то время он перестал возиться с крышкой и взглянул на нее, вскинув брови:
– Ненастоящие?
– Ну, такие полые обманки, которые некоторые заполняют водой и суют в холодильник. – Тут же добавила: – Знаю об этом только потому, что ходила на вечеринки холостячек. Они в пунш вместо обычных кубиков бросали лед в виде пенисов.
– Весело.
Бернадетт нахмурилась.
– О чем это я говорила? Ах да. Бывшая подружка того бедолаги лишила его достоинства после того, как убила его. А потом психопатка прихватила пенис с собой домой. – Бернадетт сдвинула в сторону обувь, ощупала стенку чулана за стеной одежды и, посмотрев на Гарсиа, который снова занялся крышкой, добавила: – А нашла я это, между прочим, в ведерке из-под мороженого. Пустом, из-под пинты «Бен и Джерри».
– Вы меня по-настоящему потрясете, если не забыли, какого сорта было мороженое.
– «Мартышка-коротышка».
Крышка, хлопнув, отскочила, Гарсиа заглянул в ведерко:
– Никаких рук. Никаких попугаев. Никаких пенисов. Даже замороженных обманок нет. – Он снова захлопнул крышку и вернул ведерко в морозилку.
Бернадетт поднялась и встала на цыпочки, чтобы проверить содержимое полки над перекладиной. Ровные прямоугольники свитеров и толстовок, уложенных друг на друга наподобие бутербродов.
– Я уже заканчиваю, но пока ничего не нашла.
Гарсиа направился в туалетную комнату Куэйда.
– Посмотрю, может, найдется что ценное.
– Прихватите там немного волос, – сказала Бернадетт ему вслед. – Найдется пакетик?
– Так точно, мэм, – ответил босс и скрылся за дверью.
Бернадетт закрыла чулан.
– Что-нибудь интересное? – поинтересовалась она минут через пять.
– Женский туалетный столик, – ответил он из-за двери ванной. Раздались звуки выдвигаемых и задвигаемых ящичков.
– Чудно. – Бернадетт прошла в другой угол комнаты осмотреть поставленную там электронику. На хлипкой подставке стоял дешевый телевизор. Рядом – дешевая стереосистема. На полу, рядом с системой, сумка для CD-дисков. Подобрав ее, она пролистала уложенные в кармашки диски. Классическая духовная музыка. Бах. Гендель. Моцарт. Бетховен. Немного церковной музыки кантри в исполнении Теннеси Эрни Форда.[31] Кое-что из религиозного наследия Элвиса. Музыка из фильма «Страсти Христовы». Ничего из этого не было ей по вкусу. Бернадетт положила сумку обратно.
31
Теннеси, Эрни Форд (1919–1991) – американский музыкант и певец, исполнявший религиозные песни. Он же спел знаменитую песню «Шестнадцать тонн», которая была популярна в 1950–60-е годы даже в нашей стране.