Бернадетт застыла посреди коридора второго этажа, слушая, как с топотом носится и кричит Куэйд. Она не знала, что он делает, и не понимала, что именно он кричит. Громкий удар заставил ее вздрогнуть. По звуку, похоже, опрокидывает мебель. Снова вопит. Она подобралась поближе к лестнице, но все равно не разбирала слов. Прежде чем сообразить, что делать дальше, нужно взглянуть, что происходит внизу.
Шмыгнув в спальню, она прикрыла дверь, оставив лишь тонюсенькую щелку, обернулась и поразилась виду запятнанного матраса, жарящегося под потолочным освещением. Только тот, у кого нелады с головой, станет хранить такой ужасный сувенир с двумя заскорузлыми пятнами, похожими на огромные печальные глаза.
Внимание ее привлекла закрытая дверь в конце комнаты, которую она уже видела в тот раз. В отличие от всего остального дома в гардеробной, видимо, темно. Сможет она сосредоточиться, когда безумец бушует прямо под ней? Получится у нее так быстро снова воспользоваться своим даром? Это дело уже заставило ее выйти за все привычные ей пределы. Она убеждала себя, что попытка не принесет вреда. Она сразу поймет, если ничего не получится. Будет полно времени отказаться от попытки, переключить скорость и помчаться вниз.
Бернадетт закрыла глаза и успокоила дыхание. В этой комнате воздух казался насыщен оставшейся болью. Еще одно ощущение: жуткий страх, не только от кровати – отовсюду.
Она вздрогнула: снизу донесся очередной удар. «Пошевеливайся», – пробормотала она про себя, прошла по комнате к гардеробной, открыла дверь… и дыхание перехватило. «Невероятно», – прошептала она. Куэйд, казалось, хранил каждый предмет одежды, которую носили его родители, в том числе и свадебный наряд матери. От висевшего на одном конце перекладины платья мурашки побежали по телу: пластик укрывал призрачные завитки атласа и шифона, словно тело в морге. Опять громыхнуло – на этот раз точно под ней. Бернадетт зашла в гардеробную, закрыла за собой дверь и скользнула между двумя колючими шерстяными блейзерами (их когда-то надевал по воскресеньям отец Куэйда). Она готова была поклясться, что улавливает запах лосьона после бритья, дешевого и терпкого. Неужели после стольких лет все еще можно различить, каким одеколоном пользовался умерший человек? Или это запах его сына? У нее кружилась голова и поднималась тошнота и от той и от другой мысли.
Бернадетт забилась прямо у задней стенки, за свадебным платьем. Ей пришлось отвести пластик от своего лица – появилось ощущение, будто платье старается удушить ее. Прижавшись спиной к стене, она сползла по ней на пол и подтянула колени к груди. Судорога сотрясла ее тело. Такая поза в гардеробе была знакома. Жуткий страх начал охватывать ее. Это чувство мутило ей разум. «Избавься от него», – пробормотала она себе.
Стянула перчатки, засунула их в карман куртки, а из другого достала резиновый шарик, помедлила, собираясь развернуть его. Внизу под ней раздался резкий треск. «Блеск». Теперь он принялся стрелять. Обязательно нужно выяснить, что у него на уме, чтобы можно было одолеть его действенно и совершенно. Бернадетт положила кольцо в правую руку и, зажав его в ладони, закрыла глаза.
Ничего не было видно, кроме мрака, за собственными, плотно сжатыми веками. Она сделала долгий глубокий вдох через нос и выпустила воздух через рот. Кусок пластика терся о ее щеку. На этот раз она не стала вступать в борьбу, а тихо произнесла те самые слова:
– Господи, помоги мне видеть ясно.
Глава 49
«Он буйствует, он вне себя от ярости, отыскивая тех, кто проник в дом, прострелив дыру в задней двери. Таково единственное разумное объяснение», – думает Бернадетт. Иначе зачем ему устраивать погром? Мечется от одного предмета мебели к другому, срывает простыни, опрокидывает столы. Внизу полный разгром, море тряпок, дерева и штор. Вот Куэйд склоняется над креслом, рвет с него сиденье и пускает подушку по комнате, как толстенную летающую тарелку, она попадает в лампу и грохается вместе с ней на пол. Но он не отстает от кресла: пинает его и переворачивает.
Останавливается передохнуть от приступа гнева, промокая пот на лбу рукавом куртки. Она замечает, что Куэйд держит что-то в правой руке, затянутой в перчатку. Что это? В длинном зеркале, укрепленном над буфетом, ей видно его отражение. В правой руке у него топор, куртка распахнута, видно что-то засунутое за пояс брюк. В подробностях предмет разглядеть нельзя, но она догадывается: револьвер.
Он отворачивается от зеркала и снова начинает буянить. Стоя на коленях, заглядывает под диван, поднимает свисающий до полу подзор и машет под ним топором. «Совсем бессмысленное занятие», – подумала Бернадетт. Куэйд поднимается с колен, присаживается на корточки лицом к дивану, хватается за него снизу свободной рукой и одним рывком переворачивает диван на спинку.
Затем встает, резко разворачивается, выискивая следующую жертву. Взгляд его останавливается на двери у подножия лестницы, он бежит к ней и распахивает настежь: на перекладине висит зимняя одежда. Он бросается в чулан, срывает с вешалок все, что попадается под руку. Швыряет пальто на пол позади себя – одно за другим. Через плечо летят куртки и пуховики. Некоторые из них розового цвета: видимо, зимняя одежда его сестер.
Чулан пуст, остается только голый штырь да пара пустых проволочных вешалок. Он протягивает руку, хватает штырь, обрывает перекладину и отбрасывает ее. Потом еще глубже заходит в чулан, обхватывает топорище обеими руками и заносит топор над головой. Он обрушивает лезвие, пробивая дыру в штукатурке. Белая пыль оседает ему на лицо. Он крошит и кромсает. Бернадетт в недоумении. Зачем он это делает? Что-то хранится за штукатуренной стеной? Деньги? Другие ценности? Чье-то тело? Вот уже за штукатуркой видны доски – там ничего не спрятано. Ничего. А он все машет и машет топором изо всех сил. Глаза его наполняются влагой. Он прислоняет топор к стене в уголке чулана, сбрасывает куртку и швыряет ее на пол, потом стягивает перчатки, утирает лицо подолом рубашки. Отлично – теперь ей гораздо лучше видно.
Он разворачивается, выходит из чулана, пробираясь через кучу зимней одежды, пинает ногами пальто, отшвыривая их со своего пути. Носок его сапога подцепляет нечто воздушное и розовое. Он падает на колени посреди груды одежды и берет в руки похожий на сладкую вату комок, баюкает и качает, как дитя. Подносит пуховичок ближе к лицу. Влажные пятнышки покрывают блестящую ткань: он плачет. Зарывается лицом в розовую куртку. Вместе с ним в нее утыкается и Бернадетт – она вынуждена вслед за Куэйдом погрузиться в его темную пуховую тайну.
Кажется, что черная пауза растянулась на целый час. Наконец он поднимает голову и опускает пуховик; пошатываясь, встает на ноги, но не в силах оторвать глаз от розового. Он не хочет расставаться со своим дитя, мертвым дитя, похожим на сладкую вату. Он отводит глаза от пола, оглядывается на чулан и, забрав оттуда топор, прокладывает себе путь среди учиненного разгрома – штукатурка, пальто, куртки, перевернутая мебель – и направляется к лестнице.
Поставив ногу на первую ступеньку, Куэйд смотрит вверх и замирает, не сводя глаз с верха лестницы. Бернадетт гадает: «Чего он ждет? Что высматривает?» Сама она вверху ничего не видит, кроме коридора второго этажа. «Очередное проявление его безумия? Может, он просто с духом собирается, готовясь к схватке с непрошеным гостем? Наверное, ярость в нем улеглась и на смену ей пришел страх. Страх и целительный здравый смысл».
Он поднимается по лестнице. Медленно, не спеша, одолевает ступеньку за ступенькой, по-прежнему не сводя взгляда с освещенного коридора наверху. Поднимаясь, свободной рукой держится за перила. На полпути прекращает свое восхождение и поворачивает голову, разглядывая низ лестницы. Может, передумал? Она не должна позволить ему выйти из дома. Он может удрать или, того хуже, прикончить Гарсиа. Бернадетт должна сделать так, чтобы безумец ни о чем, кроме второго этажа, не думал.