Разбитая мостовая ведет меня к самой реке. Темная, величественная и спокойная водная масса чарует поздних посетителей. Синяя днем, черная ночью. Солнце – это тоже наркотик. Кровь на самом деле черная, она всегда блестит своей чернотой под лунным светом.
Я шел вдоль берега и пытался вглядеться в воду. Она кажется такой плотной, что сунь руку и упрешься в стену. Так много загадок таит в себе ночная тишина. Нужно нырнуть в них и узнать все. Но тогда ты захлебнешься.
Вновь дорога, вновь путь. Я просто иду, уже не разбирая желаний. Куда я шел и зачем? Уже не важно, рано или поздно мы все куда-нибудь выходим. Одно время в метрополитенах был скандал: им запретили писать на указателях: «Выхода нет». Но указатели могли быть правы. Всегда ли есть дорога там, где ищешь? Возможно, стоит развернуться.
Я развернулся и пошел влево. Узкая и неприглядная вначале, широкая потом улица была увешана бельем, оставленным здесь еще вчерашним утром. Утром ты вешаешь, вечером собираешь. Сначала бросаешь, потом поднимаешь. Законы просты, сначала одно, потом другое. Но кто пишет законы? Все живут так, будто в жизни есть правила. А их нет.
Голос в голове шумел, как ветер во время шторма. Надвигающуюся бурю выдает затянутое тучами небо. Я двигал ногами, пытаясь наконец найти освещенную улицу, но на самом деле все еще бродил в потемках. Голова становится все тяжелее. Мысли путаются в порядке; нет в них никакого порядка. Как то раз я проснулся ночью и обомлел: я совсем не узнал своей квартиры. Выйдя в темный коридор с тусклым светом мерцающего мобильника, я стал бродить по комнатам в поисках порядка. Но я не узнавал комнат. Они плясали передо мной, за каждой дверью непременно появилась новая комната, совершенно отличная от предыдущей, и одна новая дверь. Я открывал двери, я включал свет, но свет не всегда вносит ясность в ситуацию. Иногда свет лучше не включать. Я бегал и открывал двери. Комнаты кружились в бешеном танце, выдавая самые необычные и запутанные лабиринты, в которых при монотонном тиканьи настенных часов ползал я. Я запутался. Но когда наступил рассвет, вальс прекратился, все вернулось на свои места, мысли на свои полки. Ночь – самый безумный танцор.
Фонари давно утеряны, рассвета ждать не приходилось. Я бродил по улицам, то поминутно резко меняя направление, то идя в одну сторону, пока не упрусь в тупик. Тупики – частое явление, но я всегда считал, что за каждым из них всегда дорога продолжается, нужно лишь найти обходной путь. И я искал обход, делая круги и развороты. Мы привыкли считать, что делая круги теряем время, силы, запутываемся. Но, когда спортсмен делает круг, он набирает силу. Чем каждый из нас не спортсмен?
Света все еще не было. Тонкие фонари клонились к самой земле, обнажая все недостатки своих незамысловатых узоров. Мастер, вытачивающий эти узоры, должно быть был пьян, либо сильно угнетен чем-то. Вот, что транслируют эти фонари: угнетение. Оно сочилось из них, заставляя меня вздрагивать при виде все нового фонаря. Они выстраивались в ряды и выставляли напоказ свои уродства. В двадцатых годах прошлого века цирки уродств были популярным развлечением для молодежи и людей средних лет. Когда мир окутывал мрак, в цирках зажигались фонари и открывали зрителям все свои секреты. Многие, порой, ужасали. На утро все происходившее там казалось далекой сказкой, небылицей. Никто не мог поверить, что все было на самом деле. И вот, я в цирке старых фонарей. Ноги набились ватой, и каждый шаг давался мне все с большим трудом. Шея распухла от долгой работы которой я вовсе не занимался, и не желала держаться более. Я шел, а все вокруг замерло в ожидании чего-то. Тишина, которая никогда меня не пугала, все сильнее манила своей красотой. Тишина. Вот, что такое настоящая музыка.
“Люди не могут быть идеальными и не могут создать ничего идеального. Поэтому ничто не идеально. Грязные свиньи, порождающие непростительные ошибки. Музыка – не есть искусство. Государство – не есть жизнь. Настоящей жизни нет. Настоящая жизнь она там, в кино. И единственный выход – превратить свою жизнь в фильм.”
Все вокруг утратило свою мелодичность и легкость, сменившись тяжестью, мраком и прозой. Идти больше нет сил. Нет сил больше ходить. Идти и ходить. Вовсе не синонимы.
“Отдыхай” – раздался голос прямо над головой, хотя, возможно, в голове. Мое сердце остановилось, и я упал замертво. В моей голове маячил образ грузного мужчины, в шапке с ушами, кожаной куртке и таких же кожаных меховых перчатках. А моей на голове красовалась шапка с ушами.