Камео охватила дрожь, и, казалось, что ее с головы до ног покрыло тёплым мёдом. В одно мгновение, тоска, с которой она так неистово боролась, возродилась с новой силой. Камео затрепетала. Её кровь почти закипела. Живот напрягся. Между ног разлилась боль.
Несчастье зашипел, ведя себя как избалованный ребёнок. Он бил её череп изнутри снова и снова, вызывая странное покалывание, которое поддразнивало уголки сознания.
«Я сделаю это. Рискну. Я пересплю с Лазарем и буду молиться, что не потеряю память. Буду молиться, что нужна ему».
Если она потеряет хоть частичку воспоминаний о нём — его взгляд во время близости, будто она была всем правильным в мире ошибок, руки на её чувственном теле, в волосах, его поцелуи, которые заставляли плавиться — нет, лучше умереть.
— Снимай рубашку, — прохрипела она.
«Позволь насмотреться на то, ради чего рискую рассудком… и своей жизнью».
Мышцы его челюсти напряглись.
— Моя одежда останется. А ты свою снимешь.
Он шутит? Наверняка шутит. Но…
Зеркало предупреждало об этом. Все разы, когда они занимались любовью в видении, он был полностью одет.
— Ни за что, — ответила она. — Снимай.
— Сначала дамы… мужчины — никогда.
Он потянулся к рубашке, которую порвал, но она хлопнула его по рукам.
— Око за око, — настаивала она.
— Я бы предпочел смотреть на грудь.
— Что же, очень плохо, — она слезла с кровати. — Чтобы увидеть меня, тебе придётся показать себя.
— Прекрасно, — он стянул рубашку через голову и замер, даже не смея дышать, пока она его осматривала.
С чего такое сопротивление? Он был великолепен. Мышцы бугрились во всех нужных местах: на руках, груди, прессе, создавая целый плацдарм для её изучения. Искушая её. Разжигая в ней желание прикоснуться, изучить на вкус, исследовать тело. От шеи и ниже его кожу покрывало несметное количество тату. Розы с шипами и черепа сплетались с различными насекомыми, глазами, бабочками. Оба его соска были проколоты, от пупка до пояса кожаных брюк спускалась дорожка тёмных волос.
Чистое совершенство мужской красоты.
Её мозг расплавился. А яичники заработали на полную силу.
Под татуировками его бицепсы испещряли мерцающие линии. Раны, как он однажды назвал их. Сейчас они стали толще и длиннее.
Когда она начала всматриваться в них, он прикрыл линии руками. Лазарь был таким неуверенным? Или боялся, что ему станет хуже?
— Я буду аккуратна с твоими ранами, — тихо заверила она. Но милосердно переключилась на другое и повернулась к кулону на его шее. Кольцо Виолы и кулон в виде яблока были обёрнуты в кусок её рубашки.
Она протянула руку… еще один странный электрический импульс вскользь коснулся ее кожи, мгновенно увеличив сердцебиение с шестидесяти до шестисот ударов.
Что бы это ни было, оно пугало Несчастье. Он шипел и выплёвывал проклятия в её голове.
— Почему ты прикрыл кулон? — спросила Камео.
Он избегал смотреть ей в глаза.
— Это старинный артефакт. Очень опасный.
Он хотел защитить её от этого кулона?
— Что за артефакт? — Она знала только одно волшебное яблоко, но оно принадлежало Белоснежке, чья судьба была куда сложнее, чем предполагали люди… и гораздо правдоподобнее. — Он для тебя не опасен?
— Артефакт жизни и смерти, — ответил он. — И да, он опасен, но я кайфую от опасности.
— Ты его использовал, чтобы пройти в мир смертных? — Она облизнула губы, желая попробовать его на вкус. — Теперь ты новая версия Лазаря?
— Я оригинал. Настоящий Лазарь, но каким-то образом стал материальным для всех реальностей. Зачем портить совершенство?
Действительно, зачем?
— Всё ещё не могу поверить, что ты действительно тут. Я имею в виду, ты же мертв. Но все же здесь. Мне следует считать тебя зомби?
— Возможно, я и есть зомби. — Он уставился на её грудь и зарычал. — Грррррррууудь!
Хихиканье… нет. Благодаря Несчастью, смех исчез, так и не появившись. Дурацкий демон!
Во взгляде Лазаря мелькнуло разочарование, но отступило, когда он опять уставился на её грудь. Когда её соски затвердели под его взглядом, его глаза хищно заблестели.
— Не переживай. — Тенор его голоса понизился до гортанного хрипа. — Я сейчас буду там.
— Такой самонадеянный. Да ты ловелас, Лазарь!
— Я очень раскаиваюсь. — Он провел пальцем по её соску, посылая волны удовольствия прямо в ее лоно. В её влажное лоно. — Ловелас больше не хочет говорить. Поцелуй меня, — приказал он. — Не будь нежной. Будь грубой. Не сдерживайся.
— Твои раны…
— Поцелуй. Меня.