— Ты что задумал?
— Давай-ка я и тебе нож в пузо всссажу, — ответил Нивам-Ба. — Тогда вообще ни ссс кем делиться не надо будет. Не ожидал такого от тупого Нивам-Ба?
Он надвигался на Склизкого-Хвоста, а тот отступал, стараясь двигаться так, чтобы между ними был какой-то предмет — ящик, бочка, — который не дал бы Нивам-Ба броситься на него одним решительным прыжком.
— Ты точно тупой, Нивам-Ба. Знаешь, почему?
— Ну?
— Потому что ты решил, — сказал Склизкий-Хвост, приседая и опуская правую руку за голенище сапога, — что у меня только один нож.
С этими словами он резко выпрямился и метнул тонкий стилет прямо в грудь Нивам-Ба. Оружие воткнулось и вошло почти по рукоятку. Нивам-Ба пошатнулся, неловко взмахнул руками, но не выронил нож. Наоборот, он каким-то ныряющим движением рванулся вперёд и взмахом руки рассёк живот не успевшему уклониться Склизкому-Хвосту. Оба упали рядом. Нивам-Ба хрипел в агонии, Склизкий-Хвост шипел от боли и руками пытался запихнуть обратно в себя вывалившиеся окровавленные кишки.
Мордан встал со своего места и медленно приблизился к нему. Глаза ящера среагировали на движение. Он повернулся и изумлённо прохрипел:
— Жрец? Ты… живой?
Мордан присел рядом с ним и провёл ладонью сверху вниз по своему лицу, снимая заклинание.
— Я не жрец, ящер. И никогда не был жрецом. Но ты меня знаешь.
— Мордан… — в ужасе прохрипел Склизкий-Хвост. — Ты… ты…
— Я, — сказал Мордан. — Я пришёл, чтобы восстановить справедливость. Но мне даже рук не пришлось марать: вы сами всё сделали. Жалко только, я не успел спасти Ищет-Правду.
— Мордан… Прости! Я не хотел… Помоги!..
Мордан наклонился совсем близко к чёрному чешуйчатому лицу и тихим ласковым голосом спросил:
— Это же ты донёс на Ищет-Правду? И ты ведь знал, что его казнят, если поймают повторно…
Склизкий-Хвост заскулил от ужаса. Мордан положил руку ему на один из загнутых рогов и прошептал заклятье. В ту же секунду кровь в теле ящера вскипела, глаза лопнули, язык высунулся из зубастой пасти. Земной путь Склизкого-Хвоста закончился. Мордан сунул руку в карман мертвеца, пошарил и забрал чёрную шкатулку с рубином. Оставалось ещё одно, последнее дело здесь.
Он подошёл к тому углу, в котором спала Прекрасный-Крокодил. Аргонианка выглядела откровенно плохо: чешуя её потускнела и стала какой-то пыльной, одежда на ней был грязна и порвана в нескольких местах. Дыхание спящей было хриплое и дёрганое. Ни одного украшения не осталось на её маленьких рожках.
Мордан положил руку ей на плечо и прошептал:
— Прости меня…
А потом он произнёс заклинание, то самое, которым Баркаан избавил его от одержимости скумой. И Прекрасный-Крокодил распахнула глаза и закричала. Она вопила дико, оглушительно, на разрыв, и Мордан знал почему. Эти ощущения не забыть никогда: каждый нерв, каждая жила в теле превращаются в раскалённую добела нить, которую медленно и неумолимо тянет из тебя невидимая титаническая рука. Зато пережив все эти муки, любой, на кого наложено заклятье, навсегда избавлялся от тяги к скуме. Один запах зелья сразу вызывал в нём рвотные позывы.
Внезапно дверь в барак открылась, и в проём просунулась голова стражника в шлеме, похожем на заострённое яйцо.
— Энто хто у вас тута голосит? — строго спросил стражник, но, увидев трупы в лужах крови на полу, икнул и мгновенно исчез за дверью.
«Тревога! Тревога! Сюда-а-а!», — послышались вопли на улице. Мордан вскочил, забыв о Прекрасный-Крокодил, которая недоумённо крутила головой и моргала, пытаясь понять, что происходит. Что делать? Через минуту тут будет десяток стражников с факелами, и всем сразу глаза не отвести. Всех убить? Но за что? И хватит ли сил справиться со всеми, если они кинутся на него разом? Думать! Думать! Думать! Мордан зашарил глазами по бараку, ища хоть какую-то возможность для спасения. Взгляд его упал на мёртвых аргониан…
Когда стражник вернулся с подкреплением и ввалился в барак с обнажённым мечом в руке, он прошёл всего пару шагов и резко остановился, а потом даже попятился. За спиной у него кто-то испуганно охнул, кто-то пробормотал «Храни нас Кинарет!». На стражников надвигались три явно неживых ящера. То, что они мертвы, говорили не только их странная раскачивающаяся походка, но и зияющая рана на животе у одного, в груди — у другого, а третий был ужаснее всех: вместо глаз у него были пустые бурые глазницы с запёкшейся кровью, из вспоротого брюха свисали кишки, волочившиеся за ним кровавым шлейфом. Десятник, с седой бородой, заплетённой в две косы, не желая проявлять трусость перед подчинёнными, шагнул вперёд и со словами «Не боись, бойцы! Во имя Талоса!» рубанул наотмашь ближайшего ящера, самого высокого. Мертвец неожиданно быстрым движением руки отбил меч и с жутким шипением кинулся на десятника. Тут уже стражнику пришлось проявлять чудеса ловкости и уворачиваться от когтистых чешуйчатых лап. Вслед за первым с шипением кинулись на храбреца и два других ящера. «Отступаем!» — крикнул десятник и, яростно отмахиваясь мечом от жутких противников, попятился к выходу. Стражники охотно выполнили его приказ, он выскочил последним. Но мёртвые ящеры не остались внутри барака, а последовали за стражниками наружу. На открытом пространстве десятник почувствовал себя увереннее, принялся отдавать резкие отрывистые команды, и воины стали брать врага в полукольцо, время от времени тревожа их выпадами, но и не давая слишком приблизиться к себе. Десятник изловчился и молодецким ударом меча отрубил одному из ящеров руку, что вызвало одобрительный гул среди остальных стражников, но мертвеца отнюдь не остановило.