До той поры мусульманский правитель Антиохии никоим образом не препятствовал подданным, отдававшим предпочтение православию. Им дозволялось открыто отправлять свои ритуалы в храмах, не опасаясь преследований, под началом местного патриарха. Теперь же, с приходом Христова воинства, все переменилось. Патриарха бросили в темницу, а христианских князей изгнали из города. Великий православный собор Святого Петра закрыли для христиан, превратив его в конюшню мусульманской кавалерии, призванной на помощь в обороне города.
Едва завидев Антиохию – укрепленную столицу княжества, обнесенную могучими стенами около полутора километров шириной и пяти километров длиной, – крестоносцы испытали благоговение. Усомнившись, что город удастся взять штурмом, они настроились на долгую осаду. Встав перед Антиохией лагерем, они долгие месяцы терпели лишения от жестокой нехватки пропитания и воды, а турки время от времени насмехались над ними, вывешивая клетку с патриархом на стену. Крестоносцы стояли под стенами города с октября по июнь, но окончательной победы удалось добиться не только силой оружия. За несколько недель до того до Боэмунда дошла весть, что офицер турецкой армии – армянский христианин по имени Фируз, обращенный в ислам, – готов сдать Антиохию за деньги. Турецкий военачальник подверг его наказанию, и теперь Фируз жаждал мести. Торг затягивался, Боэмунд уже почти утратил интерес к нему, но тут прибыла весть, что предатель готов сдать город ближайшей же ночью, когда под его командованием будут находится две смежные башни, – и даже готов отдать собственного сына в заложники в качестве ручательства, что он не отступит от своего решения. Видимо, Фируз в конце концов решился перейти к действиям, когда узнал, что жена наставила ему рога с турецким офицером.
Сдержав слово, Фируз позаботился, чтобы крестоносцы смогли приставить лестницы к окну башни. Шестьдесят рыцарей вскарабкались по ним в башню и двинулись вдоль стены, чтобы захватить следующую. Лестницы приставили к участку стены между двумя этими башнями, и по ним в город проникло довольно крестоносцев, чтобы открыть двое ворот. Дожидавшееся во тьме христианское войско хлынуло в город. Ярость, копившаяся восемь месяцев, наконец получила выход. Началась резня. Мирных горожан убивали наравне с солдатами, не взирая ни на пол, ни на возраст. Христиане города тоже приняли участие в бойне. На истребление язычников ушло немало времени, но к исходу следующего дня все турки в Антиохии были мертвы – как и полководец, добившийся этой победы.
Боэмунд успешно отстоял свое право владычествовать в захваченном городе, вопреки возражениям графа Раймунда Тулузского.
Когда армия свернула на юг к Антиохии, один из крестоносцев решил отстать от прочих, дабы осуществить собственные упования на землю и сокровища. Останься он дома, и вряд ли кто-нибудь из потомков услыхал бы о Балдуине, младшем брате Готфрида Буйонского. Готфрид был герцогом Нижней Лотарингии, его брат Евстахий – графом Болоньи, но для юного Балдуина земель уже не осталось. Впрочем, он в них и не нуждался, потому что семья решила, что Балдуин станет духовным лицом. Однако, проучившись несколько лет, он бросил занятия, избрав жизнь рыцаря при дворе Готфрида, и никто даже не догадывался, какое честолюбие пылает в его груди. Он принял вместе с Готфридом обет крестоносца, потому что жизнь не сулила ему никаких перспектив, а в крестовом походе открывались новые возможности, которыми он и не преминул воспользоваться. Слова Урбана II, что крестоносцы должны взять себе землю, «в которой течет молоко и мед», как сказано в Писании, запало глубоко в его душу.
Балдуин не видел для себя никакой материальной выгоды в походе на юг, где он будет лишь ничтожным участником осады Антиохии, и потому надумал предпринять авантюрную экспедицию на восток, к реке Евфрат. Приспешников в христианском войске у него было не так уж много, но он все же сумел завербовать себе в компанию около сотни тяжеловооруженных рыцарей, голодных до поживы.
Путешествуя на восток к Месопотамии (современный Ирак), Балдуин вторгся не на мусульманские земли, а на земли армяно-григорианской церкви, давно подавляемой православными византийцами, которых армяне считали еретиками. Три христианских культуры должны были вот-вот схлестнуться, но поначалу армяне считали прибывших католических рыцарей долгожданными освободителями. Население встречало их с ликованием, и по пути к Балдуину присоединились кое-какие армянские войска. Князь Торос Эдесский, властитель княжества к востоку от Евфрата, донимаемый постоянной угрозой со стороны турецких цитаделей на севере и на востоке, отправил весточку Балдуину, призывая его дойти до Эдессы. К зиме Балдуин дошел до Евфрата, по пути взяв две турецкие крепости. Испытывая нехватку в надежных соратниках, он отдал захваченные цитадели под командование армянским аристократам, чем еще более подкрепил свою репутацию освободителя армянского народа.
Торос же впал в панику: до него долетели вести, что кровожадный мосульский эмир Кербога собирает рать, чтобы прийти Антиохии на выручку. Эдесса же лежала прямо у него на пути, что грозило армянам по обе стороны реки массовой резней. Посланники Тороса просчитались, полагая Балдуина наемником, предлагающим услуги за деньги, но Балдуин, льстя себя мечтами о собственном царстве, жаждал куда большего, нежели простой платы. И наконец от Тороса прибыло посольство с предложением, способным обратить эту фантазию в реальность.
В обмен за помощь Торос готов был официально усыновить Балдуина, сделав его своим единственным сыном и наследником. Далее, они с того же дня начнут править совместно: по мнению Тороса, полстраны лучше, чем никакой вовсе. Приняв предложение, Балдуин отправился в Эдессу в сопровождении восьмерых рыцарей. Князь Торос и христианское армянское население приветствовали Балдуина, прибывшего туда 6 февраля 1098 года, как своего спасителя – осада Антиохии все еще тянулась, и над городом нависала серьезная угроза прихода подкрепления под командованием Кербоги.
Торос тут же перешел к действиям, исполняя свою часть сделки, устроив публичную церемонию усыновления, – правда, никоим образом не связанную с христианством: ее участники разыгрывали старинный языческий ритуал, символизирующий рождение. Торос и Балдуин, обнаженные до пояса, были облачены в один балахон двойного размера. После того, как они соприкоснулись голой кожей груди, Балдуин выбрался из балахона, аллегорически родившись из тела Тороса. Повторив в точности ту же процедуру с княгиней, он официально стал их сыном и наследником.
Положение Балдуина как соправителя сподвигло армянское население осмелиться на такое, о чем до той поры говорили только шепотом. Тороса ненавидели не только за алчность, выражавшуюся в непомерной дани, но еще и за то, что он позволил армяно-григорианской церкви присоединиться к ненавистной восточно-православной церкви, дабы подольститься к императору Византии. И они поднялись на мятеж, считая, что в Балдуине найдут более достойного правителя. За покровительством Торос обратился к Балдуину, но тот, вероятно зная о мятеже заранее, порекомендовал соправителю отдать себя на волю народа. Торос, покинутый дворцовой стражей, попытался бежать через окно, но оказался в руках дожидавшейся внизу разъяренной толпы, забившей и изрубившей его до смерти, после чего с энтузиазмом провозгласившей Балдуина своим единственным правителем. Дабы укрепить свое положение, Балдуин запустил руку в казну Эдессы и привлек на защиту своего нового царства ряд рыцарей-крестоносцев, направлявшихся на помощь осадившим Антиохию, но увлеченных в сторону от цели куда более щедрыми и безотлагательными посулами Балдуина.
Это нашествие франкских рыцарей, которым направо и налево раздавали высокие посты и армянские земли, побудило некоторых армянских дворян на попытку второго восстания – на сей раз против выскочки Балдуина. К несчастью для них, заговор был раскрыт задолго до начала мятежа. Ответ Балдуина был молниеносен и беспощаден. Двоих схваченных зачинщиков ослепили. Остальных заговорщиков приговорили к отрезанию носов или отрубанию ног. Богатым аристократам позволили откупиться от ослепления и увечий ценой непомерных взысканий. Эти средства вновь наполнили казну Балдуина, но сокрушили могущество знати, обреченной практически на разорение.