Художник убрал руки в сторону от кота и, наслаждаясь хрустом маленьких косточек синицы, ласково произнес:
– Кушай, кушай! Я и не думал тебе мешать.
– Что символизирует синица? – оторвав взгляд от кота, быстро нашелся со следующим вопросом Андрей.
Синица была на картине. Теперь она появилась во внутреннем мире художника, и ее появление – едва ли случайность. Художник слишком верует в символизм, чтобы раскидываться возможностями вложить какой-нибудь смысл в тот или иной повторяющийся во всех композициях арт-объект.
– В зависимости от ситуации. В общем и целом, передает мое настроение, – ответил художник. – Вот сейчас я набрасываюсь на добычу.
– А что для тебя добыча?
– В данный момент центральная точка творчества. Я же тебе уже объяснял.
– Ну, мы приближаемся к центральной точке твоего творчества, – удовлетворившись столь безобидным ответом, сказал Андрей. – Осталось дождаться 21 июня.
– Нет, – возразил художник. – Все случится намного раньше этого срока. Если потребуется, я тебе помогу.
От слов художника веяло ледяной уверенностью. Он знал, о чем говорил, и это пугало. Андрей мысленно обратился к своей непоколебимости касательно способа отключения Углонаклонной башни. Проверил стержень собственных принципов, твердый, как сплав золота и титана. После разговоров с Карпатовым подобные стержни закалялись, как сталь. Их нельзя было перепилить заурядной болтовней двух полоумных призраков.
– Не надо мне помогать! – произнес Андрей, и почувствовал, как сам попадается на крючки вместо того, чтобы закидывать удочку.
Не ровен час, продемонстрирует художнику свое слабое место, согласившись порыться в собственном грязном белье. Нет, так дело не пойдет. Пора переходить к самому главному и вышвыривать этого проходимца из головы.
– Допустим, с темноборцами разобрались. А что ты думаешь о призраках? Какова их сущность? – почти напрямую спросил Стопарин.
– Беспокоишься о своем попутчике? – лицо художника тронула усмешка.
– Да. Он, как и ты, слишком сильно печется о затянувшемся ожидании. Списывает все это на свой призрачий компас. Хочу лучше понять, о чем идет речь.
Андрей интонационно выделил «как и ты» таким образом, чтобы намек прощупывался в его словах достаточно явно.
– У призраков есть особая зона в мозгу, ответственная за целеполагание, – нечаянно или нарочно не обращая внимания на намеки, ответил художник. – Они нащупывают ее достаточно быстро, после чего движутся напролом к отщеплению своей внематериальной частицы от субстрата.
– Субстрат – внематериальная частица живого разумного существа?
– Как правило, да. Вообще, если честно, тебе лучше поговорить об этом с Карпатовым, – попытался перевести стрелки художник. – Мне интереснее искусство, а не наука. Как там все устроено физиологически или психически, меня не особо волнует.
– Из любых правил есть исключения, – не позволил оборвать нить разговора Стопарин. – Ведь так?
– Пожалуй, – согласился художник.
– И субстратом для остатка вематериальной частицы призрака необязательно должна служить внематериальная частица живого разумного существа? – продолжил рассуждать Андрей, чувствуя, что перевес аргументов вот-вот окажется на его стороне. – Как насчет, скажем, м-м-м, картины?
– На что ты намекаешь? – художник приподнялся с унитаза и сверкнул гневным взглядом.
– На то, что от твоей новой формы живого веет призрачьим старьем! – разразился разоблачительной речью Андрей.
Художник замер в исступлении, переваривая услышанное. В его глазах читалось испуганное прозрение. Правда, от которой он хотел отказаться, прилетела ему в лицо отвратительным плевком. Стопарин копнул в его личность так глубоко, как никогда не отваживался копать сам художник. Ныряя все глубже в сознание темноборца, он не подумал, что обнажает свои собственные сокровенные тайны.
– Я прав? – взволнованно спросил Андрей, глядя на художника сверху вниз.
Художник молчал, и его молчание означало согласие. Ему нужно было время на то, чтобы осознать и принять свою новую сущность. Андрею же это время было ни к чему. Он получил ответ на свои вопросы, а потому без зазрения совести пинком вытолкнул художника из своего сознания.
Прежде чем телепатический сеанс оборвался, художник успел наклониться к мейн-куну, вырвать синицу из его пасти и начать пережевывать ее сам, размазывая птичью кровь вокруг губ. Это было очередным символом, даже больше – угрозой Андрею.
Но Андрей не боялся. Напротив, он чувствовал облегчение. Художник, лишившийся своей тяги к прекрасному, казался ему неопасным. Конфликт интересов между любовью к искусству и призрачьим компасом должен был разорвать сознание маньяка на мелкие части. Андрею же оставалось наблюдать за этим процессом, не давая художнику приближаться к своему разуму. Так что дело осталось за малым.