– То самое.
– Ты мне не говорил, что вытащил его из Гетеборга.
– Он умолял о помощи и обещал кое-что взамен.
– И что же?
– Ты позволишь мне сконцентрироваться? – не опуская укатившихся за верхнее веко зрачков, раздраженно проговорил Андрей.
На этот раз образ художника возник у него в голове 3D проекцией старика с той самой злополучной картины, сгоревшей в ядерном пепелище. Трупик синицы, лежащий на руках окропленного слезами старца, превратился в зажаренную птичью тушку, которую художник обгладывал, в издевательской манере пародируя Андрея.
– Не смешно, – стараясь не подавать внешних признаков мозговой активности, дабы не распугивать посетителей кафе, мысленно заговорил Андрей.
– А мне смешно, – улыбнулся художник, утирая жир со рта рукавом. – Я сегодня в хорошем расположении духа.
– А я вот не очень.
– Разумеется, ты не очень, раз обратился ко мне, – старик отдал кости синицы выплывшей из темноты приветливо размахивающей ушами таксе и плюхнулся в образовавшееся под ним кресло. – А вообще, как говорили древние темноборцы, в здоровом теле здоровый дух. Так что я бы не советовал тебе употреблять алкоголь. Я вот не пью уже лет тридцать, и чувствую себя прямо-таки на пике творческой формы. Алкоголь затормаживает мозговую активность. Без него ты творческая единицы, с ним – ноль без палочки.
Художник ощущал себя в голове у Андрея, как дома. Одет он был соответствующе: белые тапочки, банный халат с розовым поясом и растрепанная прическа. Вслед за таксой и креслом художник принялся прорисовать окружающую его комнату, обрамляя ее бирюзовыми обоями и элементами интерьера. Провисание туловища в пустоте он счел недостаточно эстетичным.
– Интересно посмотреть, как бы ты выпил, если бы захотел, – ухмыльнулся Андрей, недовольный расширяющейся картиной в своей голове. – В свечи бы заливал?
– А вот так, – ответил художник, поднял с пола появившийся так же легко, как такса, графин с водкой и отхлебнул из горла. – Для тебя сделаю исключение – выпью. Чтобы ты не задавал глупых вопросов. Моих творческих сил хватит на то, чтобы вызвать у себя состояние опьянения без алкоголя. Не говорю «колдовских», потому что никакое это не колдовство.
– Спасибо за собутыльство, – примирительно произнес Андрей. – Кстати, стоит отдать тебе должное: обещание ты сдержал. Ни разу не попытался проникнуть в мое сознание, пока я сам к тебе не воззвал.
– Я всегда держу свои обещания, если ты еще не привык.
– К хорошему быстро привыкаешь. Так что привыкну. Ты, наверное, догадываешься, что я обратился к тебе не в поисках собутыльника?
– Не-не-не, – художник погрозил темноборцу указательным пальцем. – Так не пойдет. Для начала нам нужно основательно побеседовать, а потом уже переходить к делам. Я остался весьма недоволен нашим последним разговором в Гетеборге. Уж очень скомканным он получился. Сейчас самое время это исправить.
– Как скажешь, – безысходно согласился Андрей. – О чем ты хотел бы поговорить?
– Для начала о твоей нелепой выходке, после которой ты оказался в могиле. Что это было?
– Ты говоришь про операцию?
– Именно, – ответил художник, непринужденно играя со свободными концами махрового розового пояса.
– Я хотел ампутировать глаз. Ты же все знаешь и без меня! – воскликнул Андрей, не желающий заниматься пустомельством.
– Знаю, но хочу выслушать твою версию. Зачем ты хотел это сделать?
– Это была моя дань твоей композиции. Акционизм. Экспириенс. Как там это правильно называется в сфере искусств?
– А если еще честнее? – художник скривил улыбку и нарочито манерно защекотал рукой глаз, желая пробудить в темноборце неприятные воспоминания.
– Во-первых, я копировал ваннаби, о которых ты отзывался нелестно. Я думал, что это тебя оскорбит, и ты исключишь меня из своей композиции, как прогнившую и отработанную ее часть. Во-вторых, я надеялся, что один акт искусства заменит другой, и у меня получится обменять глаз на зрение, – непроизвольно чувствуя себя без вины виноватым, затараторил Андрей.
– И ты реально думал, что это подействует? – залился смехом художник.
– Подействовало же. Сейчас я вижу вполне отчетливо.
– Ты настолько плоско мыслишь, что не способен за малыми, выстроенными, словно по заранее подготовленным чертежам, однотипными художественными акциями, разглядеть большое, высокое искусство. Твоя выходка меня на тот момент разозлила. Но тебе повезло. Ты добился своего не мытьем, так катаньем. Моя художественная композиция «Ослепшее око бессмертия» – да, я придумал для нее название – оказалась процессом, протекающим во времени и подошедшим к своему логическому завершению. Глаза, изображенные на картинах, в том числе и живых, символизировали перерождение Первородных существ.