— Теперь, когда я знаю, чего он боится, — шепчу я ей, — я собираюсь его освободить.
Я встаю и закрываю все окна. Я ухожу от матери Грейсона и еще раз благодарю доктора Коллинза, выходя в мир полностью вооруженная. До отъезда мне предстоит еще одна остановка, и я следую указателям на домах, направляясь по адресу, который запомнила из медицинской карты Бекки.
Я могла бы поступить так, как предложил доктор Коллинз: я могла бы позвонить. Я могла бы выследить Бекки с помощью интернета, при необходимости могла нанять частного детектива. Я могла бы получить доступ к ее истории болезни. Я бы пришла к такому же выводу, находясь за много миль отсюда, не пересекая океан.
Но я прилетела сюда не поэтому.
Подъезжая к дому, я понимаю, что мне нужно видеть это собственными глазами. Я хочу взглянуть на дом, в котором Грейсон провел детство, и представить себе мальчика внутри — точно так же, как он касался прутьев в моем подвале, благоговейно поглаживая металл, дотягиваясь до меня сквозь время и пространство.
Дом старый — вероятно, он был старым, еще когда здесь жил Грейсон. Теперь он стоял заколоченный, проклятый. Заброшенный. Океанский бриз ласкает высокую траву перед домом, серая древесина потрескалась и пропиталась солью, годами выдерживая натиск моря. Этот небольшой извилистый участок побережья океана называется Норы.
Я завязываю волосы в хвост и иду к дому. Я вспоминаю документы, которые Кэлвин прислал мне о происхождении Грейсона. В документах говорилось, что именно в этом доме был совершен обыск — дом, в котором его дядя занимался торговлей детьми. В какой-то момент Бекки, должно быть, жила здесь с Грейсоном. Я не уверена, что случилось раньше — предложение продать Грейсона ее брату или настойчивое требование брата забрать у нее Грейсона… Но это не имеет значения.
Единственное, что имеет значение это то, что его мать ушла, а Грейсон остался.
Я подхожу к дому и ищу слабо прибитую доску. Наконец одна подается, и когда она отходит, я вижу желтую полицейскую ленту, приклеенную к двери. Я думаю о том кошмаре, который, должно быть, происходил здесь, о том, как власти находили жертв, и понимаю, почему дом заперли и забыли. Стоящий в стороне от других, это дом-призрак.
Навалившись на дверь, мне удается ее открыть, и я оказываюсь в центре гостиной, позволяя интуиции подсказать мне направление. Один из моих пациентов убивал женщин в собственном доме, прямо под носом у жены и детей. Подвалы — идеальные места для убийства. Они держат весь мир и даже самых близких к преступнику людей в неведении.
Однако этот дом находится недалеко от океана. Подвала нет. Гаража нет. Я иду по узкому коридору, заглядывая в тесные спальни, все кажется на виду. Незащищенным.
Где?
В одном из приоткрытых окон спальни я замечаю оранжерею.
Они разбросаны повсюду вдоль берега. Практически в каждом доме есть хотя бы одна крытая теплица. У некоторых домов есть несколько рядов прозрачных построек.
Меня одолевает любопытство, и я выхожу через заднюю дверь и распахиваю дверь теплицы. Лозы и сорняки почти перекрыли вход, но как только я захожу внутрь, то нахожу ответ.
То, что осталось от примитивного маятникового устройства, размещается в задней части теплицы. Ржавые ловушки для животных, которые использовались для сдерживания жертв Грейсона, были конфискованы в качестве доказательства, как и мачете. Веревка и мешки с песком, необходимые для подъема мачете, все еще здесь, а также большой деревянный стол, к которому привязывали жертв, пока оружие опускалось вниз, чтобы положить конец их жизни.
Прошедшие годы не уничтожили кровь, пропитавшую дерево и веревки.
Я отворачиваюсь и замечаю это.
Посреди земли огромная дыра.
— О Боже.
Самодельная крышка с замками лежала в стороне, прислоненная к ряду горшков. Это была дверь, а внизу…
Я смотрю в дыру.
С этого ракурса я могу разглядеть обшитые досками стены. Они были оббиты. Звукопроницаемы. Каждую стену украшают ржавые кандалы.
— Господи Боже.
Как долго Грейсон здесь мучился?
Я встаю на колени и достаю телефон, используя фонарик, чтобы рассмотреть все получше. Цепи свисают с потолка темной комнаты. Это не просто подсобное помещение, чтобы прятать детей, предназначенных для продажи, это камера пыток.
То, что осталось от комнаты, демонстрирует явные признаки садистской, педофильной жестокости. Пьянящий землистый аромат смешивается с чем-то более металлическим… кровью. От ядовитого запаха меня тошнит и почти выворачивает. Я собираюсь отвернуться, но что-то в углу притягивает мое внимание, и я замираю.