Он твердо придерживается своих взглядов. Ничто из того, что я говорю сейчас или скажу на суде, этого не изменит.
— Я глубоко сочувствую семьям. Я всегда стараюсь передать это во время дачи показаний.
— Но это ваша окончательная позиция.
Я расправляю плечи.
— Именно. В противном случае я бы оказала плохую услугу своей профессии.
— Понимаю. Спасибо, что уделили время, доктор Нобл. Счастливого пути!
Звук обрывается, звонок завершается.
Я откладываю телефон в сторону и бросаю взгляд на папку, в которой хранится мой отчет по Грейсону.
Независимо от моих личных ощущений, с профессиональной точки зрения, отправить пациента в камеру смертников — тяжелое бремя для любого врача. Решение суда зависит от моих показаний, жизнь Грейсона балансирует на весах. Вторая попытка обвинения связаться со мной и поговорить только еще больше это доказывает.
Поскольку генеральный прокурор лично выступает за то, чтобы Грейсона приговорили к казни за его преступления, весы правосудия склонятся не в лучшую для него сторону.
Я открываю папку и начинаю дорабатывать отчет. Мой страх полюбить человека, способного на такие зверства, не может стоять на пути того, что я в глубине души считаю правильным.
Скоро Грейсон окажется в сотнях миль от меня. Я никогда больше не увижу его и не заговорю с ним. Чего тут бояться?
Звуки из моих кошмаров оживают, когда я вхожу в исправительное учреждение Котсворта. Я стою перед решетчатой дверью, пока охранник проводит по моему телу ручным металлоискателем.
— Чисто.
Он отходит в сторону, и громкое жужжание предшествует лязгу открывающегося дверного механизма. Дверь открывается, и я с силой шагаю вперед, заставляя себя войти в тюрьму. Сунув папку под мышку, радуюсь тому, что эта часть учреждения не граничит с камерами, где меня приветствовали бы свисты и возгласы.
Я попросила о приватном сеансе с пациентом перед его судом. Надзиратель без колебаний предоставил мне эту привилегию.
Меня ведут к другой зарешеченной двери, где второй охранник прикладывает карточку-ключ, чтобы я могла войти. Дверь открывается, и на другой стороне появляется Грейсон. Сердце подскакивает к горлу, свист в ушах на мгновение дезориентирует меня.
Я не ожидала, что он уже будет меня ждать. Мне нужно было больше времени, чтобы… подготовиться. Я захожу в комнату и поворачиваюсь к охраннику.
— Вы мне не понадобитесь. Спасибо.
Он бросает на меня презрительный взгляд, затем впивается взглядом в Грейсона.
— Я должен все время находиться в пределах семи футов от него. Буду ждать прямо за этой дверью. — Охранник проверяет ремень, демонстративно поправляя электрошокер.
Наконец, мы остаемся одни, дверь закрыта, и я смотрю на своего пациента. Строго говоря, в пределах этой комнаты он не обязан быть прикован к скамейке, но его лодыжки и запястья в наручниках и прикованы цепями. Он сидит в центре, свесив руки между ног. И смотрит на меня.
Пространство между нами кажется слишком незначительным, воздух слишком разреженным, а расстояние слишком коротким.
— Здесь нет камер, — говорит он. — Никто не смотрит. Если ты думала, что они могут спасти тебя от меня.
Я кладу папку на стол, единственный щит, который у меня есть.
— Я знаю, что мы одни. Я попросила об этом. Но, находясь здесь… я несу большую ответственность за свои действия.
Он улыбается.
— Чувство вины не заставило себя ждать. Не так ли, детка?
Я поправляю очки, игнорируя его язвительный комментарий.
— Сегодня я пришла к вам, не как врач, не на наш последний сеанс, а как женщина, чтобы сказать, что все, что бы ни было между нами, кончено. Это вышло из-под контроля, и, может быть, это моя… Нет, я профессионал. Вина лежит только на мне. Я поступила неэтично, а то, что произошло вчера… было неуместным.
Он растягивает губы в улыбке, голубые глаза все так же холодны.
— Неуместно? Не думаю, что это подходящее слово. Это было чертовски сногсшибательно. Я попробовал твои желания на вкус. Я чувствую их даже сейчас. Эта темная навязчивая идея, которая развращает тебя, делает тебя моей.
Я упираюсь руками в край стола. Любовь к нему отправит меня прямиком за грань рассудка. Я должна освободиться от этого, освободиться от него.
— На суде я буду выступать за помилование, Грейсон. Принимая во внимание жестокое обращение, которому вы, вероятно, подвергались в детстве, а также условия воспитания, вы росли в идеальной — как по учебнику — среде, способствующей развитию психотического расстройства.