Надзиратель сидит в мягком кресле у моего кабинета, притоптывая черной туфлей. Двое осужденных в оранжевых костюмах сидят по обе стороны от него, еще трое охранников стоят на страже. Заключенные не так бы выделялись, если бы надзиратель разрешил им надевать одежду менее приметного цвета. Хотя, возможно во всем виноваты наручники на запястьях, прикованные к лодыжкам, а не безвкусные оранжевые комбинезоны.
Ещё один год.
Мои обязательства перед исправительным учреждением Котсуорта будут выполнены через год. Хотя именно работа с осужденными убийцами положила начало моей карьере (болезненное увлечение широкой публики серийными убийцами может стать гигантским трамплином), я удаляюсь от этой области исследований. Я в долгу перед Марксом и другими ему подобными, поскольку теперь мои исследования и методы преподаются почти во всех юридических университетах страны, но я официально двигаюсь дальше.
После семи лет напряженного изучения психики душевнобольных преступников я пришла к единственному выводу: серийных преступников нельзя реабилитировать.
Есть, конечно, редкие случаи, когда осужденные находят путь к Богу или другому божественному существу, возвышаясь над своими низменными желаниям. Но без возможности наблюдать за ними в цивилизованной обстановке, чтобы убедиться, что эти желания остаются под контролем, эффективность такой реабилитации доказать нельзя.
Скорее, терапия просто делает жизнь в тюрьме более сносной для надзирателей, охранников и врачей, которые ежедневно имеют дело с преступниками. Нет, я не верю, что реабилитация достижима. Особенно для Банди и Дамеров2 всего мира.
Ими управляет внутреннее «я», и этот «я» — законченный монстр.
— Господин Надзиратель, — начинаю я, подходя к кабинету. — Мне не нужно напоминать вам, что заключенные не могут пользоваться комнатой ожидания.
Надзиратель Маркс встает и застегивает пиджак.
— Привет, Лондон. В новостях сообщили о несчастном случае рядом со зданием суда, мне так жаль. Надеюсь, это не повлияет на сегодняшние сеансы, но я пойму, если тебе нужно…
Я поднимаю руку.
— А где Райли?
Раздраженный тем, что я его перебила, он поджимает тонкие губы.
— Райли перевели. Он не достиг никаких успехов в программе.
Я достаю из сумочки ключ и поворачиваюсь к Марксу. Я могла бы заступиться за Райли, заявить, что, в конечном счете, мы увидим прорыв, но после сегодняшнего утра я чувствовала опустошение и апатию. Райли — яркий пример неудачной реабилитации.
Обдумывая это, я бросаю взгляд на двух заключенных, сидящих в приемной. Один открыто таращится на Лейси, в уголке его рта выступила слюна. Другой просто смотрит в деревянный пол.
Я чувствую, как к горлу подступает сардонический смех.
— Нет, — говорю я. — Я категорически не собираюсь брать двух новых пациентов.
Офицеры уже подходят к заключенным, чтобы увести их, но надзиратель Маркс бросает на них свирепый взгляд.
— Лондон, — начинает он, и мое имя звучит раздражающей мольбой в его гнусавом, укоризненном тоне. — Согласно нашей договоренности о финансировании, ты должна выполнять квоту. И теперь, когда Райли больше нет… — он замолкает, оставляя остальное невысказанным.
Я прижимаю пальцы ко лбу, раздражаясь от нарастающей боли в висках. Мне достаточно частных клиентов, чтобы практика была более, чем прибыльной. Если тюрьма приостановит финансирование до конца года, я смирюсь с этим.
— Один, — заявляю я, на всякий случай поднимая один палец, чтобы мои слова дошли до него через крепкую черепушку. — Я возьму одного пациента. Мы можем обсудить альтернативную терапию для другого. Существует определенные нормы, я не могу брать больше определенного количества клиентов. — Это правда.
С сокрушенным вздохом надзиратель кивает офицеру, стоящему ближе всех к пускающему слюни заключенному.
— Приведите Биллингса.
— Подождите. — Я еще раз быстро обхожу двух мужчин. — Только не этот. Он. — Я указываю на темноволосого мужчину, который во время нашего разговора ни разу не поднял головы.
Маркс ухмыляется.
— Уверяю тебя, если ты так загружена работой, Салливан тебе не нужен. Он — безнадежное дело. Его ждет перевод в тюрьму строгого режима в Нью-Касле. — Он останавливает взгляд на заключенном. — Прокурор запросил смертную казнь. Смертельная инъекция.
Я свирепо смотрю на него.
— И все же ты хотел потратить на него мое время.
Он пожимает плечами.
— Мне приходится отчитываться перед очень настойчивыми социальными работниками.