Я прижимаюсь лбом к решетке.
— Твои пациенты тоже пострадали. Конечно, это были больные люди. Там, где нам с тобой удавалось направлять болезнь, контролировать побуждения и прятаться на виду, им не так повезло. Им не хватает контроля над импульсами. Но вот тут-то и появляется хороший доктор. — Я улыбаюсь ей. — Ты лучшая в своей области.
Она встает.
— Иди к черту.
Я смеюсь.
— К какому именно?
На ее хмуром лице появляется выражение отвращения.
— Я пыталась помочь своим пациентам, несмотря на мир, в котором их бы казнили и истребляли. Как паразитов. — Она убирает волосы с глаз. — Когда реабилитация становилась все более и более маловероятной, я все равно боролась за своих пациентов.
— В тебе есть что-то от Флоренс Найтингейл, не так ли? Ты немного влюбляешься во всех своих пациентов, которые дают и принимают, жертвуют и истребляют, как влюбленная пара. За исключением того, что для тебя все дело заключается в том, чтобы принимать.
Она с опаской смотрит на меня.
— О чем ты говоришь?
— Ты артистка, Лондон. Твоя терапия похожа на танец. Кровавый балет, в котором ты искажаешь и ломаешь умы своих пациентов, как тело танцора. Ты пожираешь их дары, а когда они ломаются и оказываются опустошенными, ты бросаешь их в ближайшей психушке.
Она стоит неподвижно, оценивающе глядя на меня. Она не добыча. Она охотник.
— Ты придумал очень интересную историю, Грейсон. Ничего из которой не соответствует реальности.
Я поднимаю голову.
— Когда начались головные боли?
Ее единственный ответ — растерянно приподнятые брови.
— Могу поспорить, что в последнее время они участились. Становились более болезненными, более длительными.
— В этом году я работала больше, чем когда-либо за свою карьеру. Конечно, я буду физически расплачиваться из-за этого.
— Ты действительно много работала. А что насчет Тома Мерсера?
Она качает головой.
— А что насчет Тома?
— Находясь в тюрьме, ты встречаешься с множеством неприятных людей. Многие из них были твоими пациентами. Том был очень беспокойным человеком. То, что он говорил… — Я цокаю. — Если бы ты уже не уничтожила его, он мог бы оказаться в моем списке.
— О чем ты, черт возьми, говоришь? Том Мерсер был помещен в психиатрическое отделение Котсворта как больной шизофренией, лечившийся лекарствами. Он был одним из моих самых известных пациентов.
— Который повесился на простыне.
Она бледнеет от шока.
— Зачем ты это делаешь. Почему ты лжешь?
— Да ладно. Разве ложь один из симптомов моего расстройства?
Она меряет камеру шагами, не глядя на меня.
— Нет, но тебе нравится создавать тщательно продуманные катастрофы. Я не стану твоей жертвой. Я не стану твоей следующей катастрофой.
— О, Лондон. — Мне нравится произносить ее имя, на вкус оно как свежая сирень. — Как ты думаешь, почему я с самого начала был так очарован? Когда мы встретились, ты уже была прекрасной катастрофой.
Она бросается на клетку. Как дикое животное, она хватается за решетку и, содрогаясь в неистовом припадке, сотрясает свою тюрьму. Я неподвижно стою с другой стороны. Решетки не поддаются.
— Пошел ты. Пошел ты… — Она снова и снова повторяет это, хриплая мантра срывается с ее губ.
Тяжело дыша, она повисает на решетке, ухватившись за прутья, она еле удерживает себя в вертикальном положении. Я кладу свои руки на ее.
— Есть только один выход, — говорю я. — Ты достаточно умна, чтобы найти его.
Она сосредотачивает на мне взгляд.
— То, что было ранее — между нами — что-нибудь для тебя значило?
Я прижимаюсь губами к ее пальцам, вдыхаю ее запах.
— Это значило все.
— Тогда ты не можешь этого сделать, Грейсон. Ты сбит с толку… думаешь, это любовь? Десимпатичные социопаты не мучают своих близких. Ты должен защищать меня от своей болезни, а не навязывать ее мне.
У меня вырывается смех.
— Но это же миф, не так ли?
Она хмурится.
— А я — лжец, не так ли?
Я протягиваю руку через решетку и хватаю ее за затылок, притягивая к себе, чтобы попробовать ее на вкус. Я не тороплюсь, просто ощущая ритм ее дыхания, прежде чем отпустить ее.
— Поскольку я люблю тебя, я дам тебе то, что никогда никому не давал раньше. — Ее глаза расширяются, когда я отхожу от клетки. Она цепляется за свою надежду, ожидая услышать слово «свобода». Но я не могу ей этого позволить. Только в ее власти освободиться.
— Вот тебе единственная подсказка, Лондон, — говорю я и беру свечу. — Думай об этом как о своей исповеди. Доктор Мэри Дженкинс была слишком горда и слишком тщеславна, чтобы признать то, что ты можешь рассказать по секрету. И только клетка услышит твой шепот.