Я бы хотел запутать ее в своей паутине и всласть попировать.
— Что вы видите?
Из-за края планшета виднеются тонкие пальцы. На самом планшете изображено черно — красное пятно брызг на белом фоне. «Тебя».
— Я вижу бабочку.
Лондон опускает планшет, с непроницаемым выражением лица. По крайней мере, она пытается изобразить нейтралитет. Но я вижу под ее маской раздражение. Она отчаянно пытается меня разгадать. Пробраться в мою голову и пошарить там.
Прошла уже неделя, а она все еще не понимает. Там нечего искать. Я здесь не ради того, чтобы разобраться со своими психотическими наклонностями. Я здесь, чтобы реабилитироваться и с надеждой ждать возвращение в общество.
Я здесь ради нее.
— Вам нравятся игры? — спрашивает она, откладывая стопку чернильных клякс.
Мои губы искривляются в улыбке. Мне нравится играть в игры С НЕЙ.
— Зависит от игры.
— Вы воспринимаете наше время вместе как игру?
Вопросы. Постоянно эти утомительные вопросы. Каждый ответ она превращает в вопрос. Отказываясь впустить меня в свою голову. Я меняю позу, и в тихой комнате громко звенят кандалы.
— На самом деле, это вовсе не наше время, не так ли?
Она сводит тонкие брови.
— Вы считаете, я не уделяю время вашему лечению?
— Нет, — говорю я, выпрямляясь, насколько мне позволяют цепи. — Я чувствую, что вы уделяете время. Просто не тем вещам. Вы верите, что реабилитация возможна?
Она моргает.
— Не буду врать вам, Грейсон. У меня есть сомнения. Но мы не узнаем точно, если вы не будете всерьез воспринимать наши сеансы.
Интересно.
— Мне нравится, когда вы отвечаете на вопросы.
Она пытается скрыть улыбку. Закидывает ногу на ногу. Я глубоко вдыхаю, пытаясь почувствовать ее возбуждение.
— Мои ответы вам не помогут.
— Откуда вы знаете?
Она кладет руки на колени. Лондон не отрывает от меня взгляда, но я вижу, как ей хочется обернуть шнурок вокруг пальца. Она хорошо это скрывает — почти так же хорошо, как свою татуировку, — но однажды я это заметил. В кармане она прячет черную нить. На пальце видны бороздки на том месте, где она наматывает нить, снова и снова затягивая ее.
Интересно, почему она это делает, где она подхватила такую привычку.
— Вы сказали, что сомневаетесь, — говорю я, стараясь поменяться с ней местами. — Но что, если это не сомнение. Что если вы не хотите, чтобы реабилитация сработала.
У нее открывается рот. Из ее уст почти вырывается отработанный ответ, но она сдерживается.
— Почему я могу не хотеть, чтобы это сработало?
Я пожимаю плечами и снова расслабляюсь в кресле.
— Потому что это скучно — искать ответ, как вылечить больных и ненормальных. На самом деле вы хотите понять, почему вас так к этому тянет. Это гораздо интереснее.
Она слабо улыбается.
— Это логично. Конечно, мне интересна эта тема, и меня к этому тянет. Разобраться в твоем желании наказывать и убивать людей…
— Я никогда не убивал людей. — Никто из них не был человеком.
Она поджимает губы.
— Почему ловушки, Грейсон?
От ее вопроса я напрягаюсь. Не хочу об этом говорить.
— Почему бы и нет? Разве мы все — не жертвы какой-то ловушки? Жена в несчастливом браке. Ребенок, запертый в семье без любви. Женщина, попавшая в ловушку бесполезной, неудовлетворительной работы. — Я перевожу взгляд на ее рот. Атласно-розовые губы подергиваются.
— Теоретически. И эти ловушки не опасны для жизни.
— Но они могут быть…
— Ваши же ловушки предназначены для того, чтобы забирать жизни, Грейсон. Ваши жертвы вынуждены участвовать в них против воли.
Я глубоко вздыхаю.
— Это никогда не противоречит их воле. Их туда приводят их решения. Они должны нести ответственность за свои действия. Я лишь слежу за развязкой. Предлагаю им последний выбор, шанс искупить свою вину, а это больше, чем может предложить любой бог.
Ее рука медленно движется к карману, но вместо этого она кладет ее на подлокотник.
— Вы считаете себя богом? Предоставляющим своим жертвам шанс искупления?
Она может придумать что-то получше. Что-то получше этого невнятного лепета.
— Нет, я считаю себя охотником. Они не жертвы, а хищники, крадущиеся по лесу в поисках добычи. Если они оказались в ловушке охотника, значит, им не следовало заходить в этот лес.
Она облизывает губы. На мгновение появляется ее язык, чтобы подразнить меня. Один из ее грехов — соблазнение.
— Эта комната спроектирована как ловушка, — продолжаю я. — Вы заманиваете душевнобольных обещаниями выздоровления и свободы. Может, не физической свободы, а свободы от внутренних демонов. Как только они оказываются закованы в кандалы, — я дергаю цепи, — вы наслаждаетесь их страшными историями во имя психологии. Питаетесь ими, утоляя жажду извращенного любопытства. А потом публикуете статьи о бедных проклятых душах, у которых никогда не было шанса на спасение. Вы пожинаете славу, используя убийц и самих жертв.