По ее команде его накрывает физическая агония, и его разум ломается. Я наблюдаю, как он безрезультатно борется, пока его тело не сдается, в то время как Лондон упивается его страданиями.
Привлеченная к зеркалу, она смотрит сквозь отражающее стекло, словно может заглянуть прямо мне в глаза. Я вижу огонь, горящий внутри. Ее возбуждение осязаемо, вибрирующая атмосфера в комнате соответствует ее рваному дыханию.
Мои бедра дергаются вперед, а попытке потереться о джинсы, пока я мечтаю о том, чтобы погрузиться глубоко в нее.
Словно прочитав мои мысли, она тянет облегающую юбку вверх и скользит пальцами между бедер, прикасаясь к себе, заставляя меня поддаться вперед. Я встаю и упираюсь предплечьем в верхнюю часть зеркала, чтобы не потерять равновесие, член твердеет и упирается в молнию. Так больно и так чертовски приятно. Моя желание — опасная вещь.
Есть тонкая грань между любовью и одержимостью. И то, и другое доведет вас до крайности. И то, и другое легко заставит вас шагнуть за край. Для меня любовь и безумие это одно и то же. Лондон — мой собственный вид безумия. И я теряюсь в психозе Лондон, становясь ее добровольной жертвой.
Она садится в белое кресло и поворачивается лицом ко мне. Гладкие волосы ниспадают на плечи, золотые глаза смотрят прямо на меня, как нацеленное смертоносное оружие. Ее рубашка расстёгнута, обнажая кружевное белье под ней — она дразнит меня.
Я нетерпеливо касаюсь проволоки, обхватывающей запястье, порочная потребность пульсирует синхронно с манящим ритмом музыки. Пульс гипнотически стучит в венах, словно барабан, проволока становится тугой, сопротивляясь напору крови.
Лондон подзывает меня медленным движением пальца, маня забрать то, что принадлежит мне.
И я подчиняюсь. Беспрекословно.
Я отодвигаю панель в сторону, и ритм стаккато ударяет меня в грудь, вибрирующий рикошет гуляет по комнате. Это похоже на ту ночь, когда я впервые увидел ее после долгой разлуки. Она вошла в клуб в светлом парике и облегающей юбке, и я оказался в огне.
Она соблазнительница. Это всегда было ее величайшим грехом.
Когда я подхожу ближе, Лондон раздвигает колени, так медленно, что это причиняет физическую боль. Я проскальзываю между ее ног, возвышаясь над ней, и с силой хватаю за подбородок, заставляя посмотреть на меня снизу вверх.
Ох, как больно я могу ей сделать…
Она кажется хрупкой в моих руках. Готовой сломаться. Кожа такая мягкая, а кости тонкие. Меня охватывает непреодолимое желание схватить ее, и я уже начинаю сомневаться в своем самоконтроле. Хочется раздавить ее, чтобы удовлетворить эти импульсы… но все же я сдерживаюсь и вместо это целую ее.
Сирень.
На вкус она как сладкий цветок и одновременно порочный грех.
Бушующее во мне насилие затихает. Она — мой рай и ад на земле, и моя больная душа принадлежит ей. Хватает одного убийства, чтобы разбудить демонов. И одного поцелуя, чтобы их успокоить.
Подушечкой большого пальца я скольжу по ее складочкам, наслаждаясь этим интимным моментом между нами.
Хлопок предупреждает нас о том, что наша жертва оказалась на свободе. Очарованный Лондон как мотылек опасным пламенем, я почти забыл, что он здесь.
— Не могу решить, хочу ли я тебя сейчас или позже, — говорю я, скользя рукой по ее шее и сжимая воротник рубашки. Я осторожно стягиваю ее, прежде чем дернуть и снять полностью.
Ее дыхание сбивается, зрачки расширяются от похоти.
— Мы можем сделать это сейчас и позже.
Низкое рычание зарождается глубоко в груди, когда я жестко накрываю губами этот грешный рот. Наш поцелуй — грубые укусы и мягкое слияние губ. Мы берем, отдаем и опустошаем, никогда не в силах утолить эту жажду.
— О Боже… Какого черта? — Мужчина на брезенте прерывает нас, корчась на полу.
Лондон отстраняется.
— Позволь мне разобраться с ним.
Я сжимаю зубы от разочарования. Но после одного горячего взгляда от Лондон ярость утихает. Я никогда не смогу ей ни в чем отказать, особенно в прелюдии. Я меняюсь с ней местами и сажусь на кресло, пока она направляется к пациенту. Беру пульт со столика и выключаю музыку, желая слышать только Лондон.
Ее пациент корчится на полу со связанными за спиной запястьями и плюхается на живот, как умирающая рыба.
— Что, черт возьми, происходит?
Одетая только в юбку и бюстгальтер, Лондон сокращает расстояние между ней и добычей длинными, выразительными шагами, ее высокие внушающие ужас каблуки цокают по полу. Она опускается на колени.
— О тебе все узнали, Дэвид. Твой секрет больше не секрет.
Он переворачивается на бок и наклоняет голову, чтобы посмотреть на нее.
— Доктор Нобл? Господи, о чем вы, черт возьми, говорите? Это безумие.
Она снимает одну из туфель и засовывает ему в рот.
— В этой комнате нет места для лжи, Дэвид, — говорит она умиротворяющим и успокаивающим голосом. — Есть только правда и тиканье маятника. Ты слышишь?
Его глаза стекленеют, и он кивает.
Плавным движением Лондон поднимается на ноги, другим каблучком изящно переворачивает Дэвида на спину, а затем забирается на него сверху, садясь на грудь. Она знойно улыбается мне, прежде чем наклоняется, чтобы что-то прошептать ему на ухо.
Клянусь, мое черное сердце бьется только ради нее. От одного взгляда на нее, оседлавшей свою жертву, мое сердце ускоряется, кровь обжигает вены.
Глаза Дэвида наполняются страхом, и он начинает кричать. Лондон нажимает на туфельку, чтобы заглушить крик.
Я встаю и иду к шкафу, чтобы взять рулон малярного скотча. Несмотря на то, что меня чертовски заводит наблюдать как она играется, я начинаю терять терпение. Я уже не могу дождаться, когда этот кусок дерьма заткнется. Навсегда.
Я подхожу ближе и толкаю к ней рулон по полу. Она ловит его ладонью, поднимает голову, чтобы одарить меня еще одной понимающей улыбкой, прежде чем оторвать ее зубами. Она заклеивает рот пациента вместе с туфлей.
— Что ты ему сказала, детка? — Сейчас в моем голосе легко расслышать ирландский акцент. Он проявляется сильнее от предвкушения. Я засовываю руки в карманы, чтобы удержаться от соблазна сделать с ним что-то похуже.
Она пожимает плечами, как будто ее страшный талант ничего не значит. Но для меня он — все.
— Во время наших разговоров Дэвид признался, что боится уховерток17.
Я поднимаю голову.
Она отвечает на мой невысказанный вопрос.
— Ему кажется, что они заползают ему в уши, — говорит она, прокладывая ногтями дорожку вдоль его лица. Из его глаз текут слёзы. — Возможно, я помогла ему поверить, что ночью они залезают ему в мозг, чтобы полакомиться серым веществом. — Ее пальцы достигают мочки уха, и она щелкает по ней. От приглушенного крика по спине бегут мурашки наслаждения.
Поэтому под ее влиянием он верит всему ужасу, который она ему внушает. Когда Лондон снова манипулирует его нелепыми страхами, он снова отключается от страха.
Страх действует на меня как афродизиак.
Мой голод по ней огнем разливается по артериям. Я хватаю ее за волосы и запрокидываю голову. Я чувствую вкус страха на ее губах, и это создает эффект воспламенившегося жидкого кислорода. Я беру ее на руки и несу к столу.
— Что насчет него..?
— Позже, — говорю я, почти рыча. Я усаживаю ее на стол и задираю юбку до бедер. Я неторопливо рассматриваю ее, решая, с чего начать. — Ты же не хочешь испачкаться в крови.
Было бы глупо не бояться ее в той же степени.
Без предупреждения я завожу лезвие под тонкую ткань и разрезаю бюстгальтер. От тяжелого дыхания грудь вздымается, зрелище, вызывающее восхитительные воспоминания, от которых мой и так не прочный контроль ослабевает еще больше. Я медленно скольжу лезвием вверх по нежному изгибу груди, наслаждаясь дрожью Лондон.
Она смотрит мне в глаза.
— Ты сделаешь мне больно?
От этого вопроса порочный голод внутри меня разгорается сильнее. Но за ее игривым вопросом стоит серьезное намерение узнать правду.