В нормальных обстоятельствах я бы никогда не использовала расстроенное состояние пациента, чтобы обманывать его… но это ненормальные обстоятельства. А мой пациент — не обычный пациент.
Я должна оставаться начеку. Я должна его перехитрить. С такими мыслями, я остаюсь начеку, когда дверь в ванную открывается. Готовая сразиться с Грейсоном единственным оружием, которое у меня есть.
Однако к такому я была не готова. Грейсон стоит в дверном проеме без рубашки, ни капли стеснения. Не скрывая татуировки и шрамы. Плечо перевязано марлевой повязкой, а джинсы с низко висят на бедрах, подчеркивая подтянутое тело, которое раньше я изучала только наощупь.
Я подтягиваю полотенце повыше, заворачиваю плотнее.
— Не забудь так же сильно сжать бедра, — замечает он.
Я ощетиниваюсь, но прикусываю язык, заставляя себя не реагировать.
Он скрещивает руки.
— Тебя можно описать разными словами, Лондон. Смирение не одно из них. — Он скользит взглядом по моему телу, и я чувствую этот взгляд, как будто он физически касается моей обнаженной кожи.
Я прочищаю горло.
— Мне нужна одежда.
Он отталкивается от дверного косяка и идет вперед. Я отступаю, но он настигает меня прежде, чем я успеваю ускользнуть. Большинство проведенного вместе времени он был прикован к стулу, поэтому сейчас, когда он возвышается надо мной, я вспоминаю, насколько он выше меня.
Он проводит пальцем по плечу, вниз по руке, оставляя за собой след из мурашек. Затем он хватает меня за запястье и поднимает его, чтобы осмотреть. На каждом из запястий красуются тёмно-красные полосы в местах, куда впивались наручники.
— Сядь на тумбу, — говорит он.
Я приподнимаю бровь.
— Одежда, — требую я.
Без предупреждения он хватает меня за талию и усаживает на тумбочку. Я впиваюсь в него ногтями, но он легко отрывает мою руку и переворачивает. В мягком свете свечей он осматривает мои ссадины и синяки.
Раскаленный воздух искрит между нами. Его прикосновения слишком интимны, слишком знакомы, мое тело в полной боевой готовности, реагируя на него и каждое прикосновение пальцев к моей коже. Я еле дышу.
Молча он тянется над моей головой к шкафчику за марлей и антисептиком. Я невольно ощущаю аромат его одеколона. Это чистый, морской запах — и я представляю, что, это его запах; так он всегда пах до заключения. Дразнящая мысль.
— Сначала ты причинил мне боль, а потом вылечил, — говорю я, качая головой. — Твой диагноз становится все лучше, Грейсон.
Его пальцы скользят по чувствительной коже моих поцарапанных запястий.
— Даже охотник-садист предпочитает здоровую добычу.
Я пытаюсь отдернуть руку, но он усиливает хватку.
— Не двигайся.
Выпрямляюсь.
— Тебе это нравится. Избавлять меня от боли.
— Ничто другое не заводит меня так сильно. — Коварная улыбка искривляет его губы, уничтожая остатки моего сопротивления.
Пульс учащается, пока я позволяю ему лечить и перевязывать мои запястья. Я пытаюсь думать, осмысливать, но его голая грудь находится всего в нескольких дюймах от меня, и все, что я могу делать, это смотреть на его шрамы. Одна косая черта поверх другой — всего одиннадцать. Он ловит за пристальным разглядыванием.
— Ты нанес их сам, — говорю я, и он смотрит вниз.
— Да.
Я вспоминаю фрагменты наших сессий, когда он говорил о себе и о том, как сам себя наказывал.
— Это количество жизней, которые ты забрал?
— Да.
Он был осужден за девять убийств. На нем красуются два дополнительных шрама. Я сглатываю.
— Я стану номером двенадцать? Еще один шрам на твоей плоти?
На сжатой челюсти появляется желвак.
— Я не позволю этому случиться.
Он заканчивает обматывать мое левое запястье, и я сжимаю руку в кулак.
— Как ты можешь не позволить этому случиться, если не можешь контролировать свои импульсы. Вот почему я здесь, не так ли? Потому что ты был одержим мной — какой-то связью, нашей «неизбежностью». А потом ты фантазировал о побеге, пока не осуществил его.
Он кладет руки на мои бедра, его лицо оказывается слишком близко к моему. Тени танцуют на его лице. Мерцание свечей придает его чертам темную хищную красоту.
— Слишком много непредвиденных обстоятельств, чтобы учесть их все. Я должен был сосредоточиться на наиболее вероятных, но мы — ты и я, Лондон — всегда были случайностью. А сейчас мы прорабатываем различные переменные, чтобы посмотреть, к какому результату это приведет.
Я смотрю ему в глаза. Нахожу и наматываю на палец нить от полотенца.
— Менее умный человек с твоим расстройством просто сошел бы с ума. Его давно бы заперли вместе с остальными безумными преступниками. Но ты… твой IQ преображает твое безумие, Грейсон. Оно может показаться гениальностью, даже имитировать его, но это все равно безумие.
Он слегка наклоняет голову, еще больше приближаясь ко мне.
— Что для одного человека безумие, то для другого — гениальность. Это ты хочешь сказать?
Мои плечи напрягаются, его близость нервирует.
— Ты похоронил меня, — говорю я, в моем хриплом голосе отчетливо звучит обвинение. — Где в этом гениальность?
— Терпение, любовь моя. Достаточно скоро ты поймешь это. — Он опускает голову и глубоко втягивает воздух. Пульсация дыхания на моем плече вибрирует по телу словно предупреждение.
Грейсон отодвигается, оставляя между нами небольшое пространство. Затем, взяв белую свечу, он медленно проводит пальцем сквозь пламя.
— Прикоснуться к тебе — все равно, что осмелиться войти в огонь.
Он насмехается над огнем, намеренно играя с фитилем, пока пламя почти не гаснет. Затем он двигается. Его руки скользят по поверхности тумбы, преодолевая расстояние, разделяющее нас. Его большие пальцы, словно перышки касаются моих бедер, но меня словно пронизывает молнией.
— Ты всегда была слишком соблазнительной, — говорит он. — Манящей, чарующей… заставляющей меня сомневаться в себе. Соблазнение — один из твоих грехов, ты знала об этом? Ты знаешь о своей силе?
Я облизываю губы, прекрасно осознавая, как он смотрит на мой рот. Однако это сложный вопрос: насколько сильно можно надавить на него, при этом, не зайдя слишком далеко и не толкнув за край? Это может иметь неприятные последствия.
Я готова пойти на такой риск.
— Я никогда не чувствовал себя слабым, пока не встретил тебя, — говорит он, поднимая полотенце по моим бедрам. — Это может свести мужчину с ума. Это желание. Нужда. Жажда того, что ты знаешь, вредно для тебя.
Я перестаю сопротивляться и позволяю ему бедром раздвинуть мои колени.
— Я тоже виновата, — признаю я. — В том, что желаю плохие вещи, что хочу тебя.
Его рука нетерпеливо скользит по спине, затем он зарывается пальцами в мои влажные волосы. Сорвавшись с цепи, он сжимает мои волосы в кулак и тянет, обнажая шею. Я закрываю глаза, чувствуя, как он покрывает шею поцелуями, губы и язык уговаривают меня уступить, пока он спускается поцелуями до плеча.
Он останавливается, когда дотрагивается до моего уха.
— Ты погибель.
Я открываю глаза. Забыв о возбуждении, я отстраняюсь и смотрю на него.
— Я устала от этой игры, Грейсон.
— Тогда перестань играть и покажи мне себя. — Он крепче хватает меня за волосы, другой рукой он сжимает верхнюю часть бедра, притягивая меня к себе.
Резкое трение его джинсов между ног лишает меня дыхания, и я выставляю вперед руки. Кладу ладони ему на грудь, оставляя между нами пространство для воздуха.
— Отпусти меня… — Его губы захватывают мои в безжалостном поцелуе, проглатывая мольбу.
Я толкаю его грудь, ненавидя саму себя за то, что замечаю напряженные мышцы, за то, как мое тело реагирует на твердость, давящую на внутреннюю поверхность бедра. Впиваясь пальцами в мою задницу, он притягивает меня к себе, моя борьба лишь разжигает огонь.
Я вонзаю в него ногти, и я выцарапываю себе свободу так же, как я царапалась в ящике. Он переживает атаку так, словно питается болью. Я нахожу повязку на его плече и бью рану кулаком. Он издает гортанный рев прямо мне в рот, прежде чем вырывается, тяжело дыша.