Он сидит на холодном твердом полу, словно в этом нет ничего особенного — словно он к этому привык. Грейсон провел год в тюрьме, но дело не только в этом.
Я прикасаюсь к нему. Начиная с пальцев и заканчивая кончиками ногтей. Я касаюсь его грубых рук, настоящий контраст гладких и потертых шрамов, татуировок, покрывающих руки. Я чувствую, как мышцы под его плотью все еще сокращаются, когда его дыхание выравнивается.
Мои руки скользят по плечам и груди, очерчивая рельефные мускулы, изборожденные шрамами. Я изучаю его тело, и он позволяет мне, удивление в его взгляде поражает меня.
— Кто-нибудь когда-нибудь прикасался к тебя так? — спрашиваю я.
Мышцы его шеи напрягаются от сильного глотка, и я чувствую это движение под ладонью, когда провожу по его шее.
— Никогда, — отвечает он хриплым голосом.
— Я хочу знать каждую частичку твоего тела, — говорю я, касаясь пальцами его рта. Я провожу пальцем по нижней губе, наслаждаясь мягкостью, голодом, который поднимается во мне.
Я медленно подхожу к нему, накрывая его рот и с любовью пробуя его на вкус, как будто мы делимся секретом — делимся пониманием друг друга, к которому никто другой не может получить доступ.
Когда я отступаю, я чувствую, как сильная рука прижимается к моей груди, моему сердцу.
— Оно бьется быстрее моего, — признает он. — Означает ли это, что ты любишь меня?
— Тебе нужно официальное заявление?
— Да, — честно говорит он.
— Я люблю тебя, Грейсон. Не то чтобы я не способна любить… Просто никогда раньше никто не вызвал во мне таких чувств. И я не хочу снова расставаться с тобой.
Он на мгновение обдумывает мой ответ, не убирая руки. Затем отвечает:
— Ты все еще сомневаешься, способен ли я любить тебя?
Я смотрю на бойню, которую мы устроили вместе, и он прижимает мое лицо к себе. Так что он видит ответ в моих глазах. Я беру его руку в свою. Наши руки все еще в следах крови.
— Нет, — говорю я чуть громче шепота.
Он вопросительно прищуривается.
— Но есть некоторые сомнения.
— Только из-за того, что я видела, Грейсон. Из-за того, что диктует разум. Но я верю, что ты меня любишь. По-своему. Что ты попытаешься защитить меня.
— Способен ли я причинить тебе боль?
Я не колеблюсь.
— Да.
Сделав глубокий вдох, он принимает этот ответ. Мы не похожи на другие пары, которые сорятся, доказывая свою точку зрения. Некоторые вещи нужно принимать, особенно если мы не можем изменить результат.
Он замечает, что я изучаю его глаза, и осторожно снимает линзы, открывая ярко — синий цвет его радужки. В груди у меня что-то сжимается.
— Я не хочу причинять тебе боль, — признается он.
Я кладу руку ему на грудь, чувствуя бешеный пульс бьющегося сердца.
— Я знаю.
Любовь и одержимость так тесно связаны, что эмоции, вызванные одержимостью, легко ошибочно принять за любовь. А когда вашим миром правит одержимость, легко стать рабом ее побуждений.
У Грейсона нет опыта в переживании эмоций крайнего спектра. Его реакция может быть непостоянной. Разум и тело проявляют милосердие друг к другу, отключая друг друга, когда физическая или душевная боль становится слишком сильной.
На Грейсона внезапно обрушился ливень эмоций, это сродни тому, что у него внезапно восстанавливаются чувствительность нервных окончаний после того, как он побывал в пожаре. Только вместо милосердной смерти его разум разлетается на тысячу осколков.
Я закрываю глаза от этой мысли, и Грейсон крепче прижимает меня к себе, возвращая обратно в реальность.
— Я ни на кого не охотился с тех пор, как покинул тебя тем утром.
Его признание застает меня врасплох. Я обнимаю его, прикрываясь от холодного воздуха.
— А убийство в Брауншвейге? Миннеаполисе? В отчетах говорилось…
— Кажется, у меня есть подражатель.
Он произносит это легкомысленно, но за показным спокойствием скрывается волнение. Большинству серийных убийц не льстит подражательство. Скорее, это оскорбление.
— Ты знаешь…?
— Нет. — Он слегка качает головой. — Пока нет. Но я узнаю.
Конечно, если бы Грейсон знал, кто подражатель, то уже бы от него избавился.
— Это может еще больше усложнить ситуацию или… — Я снова смотрю на нашу жертву, только теперь в новом свете. Насильник мог послужить более важной цели. — Нам нужно избавиться от тела.
— Мне нужно, — подчеркивает Грейсон. — Тебе нужно вернуться к своей жизни.
Но мои мысли уже далеко впереди. Я окидываю взглядом каждый уголок склада, и понимаю, что это не просто пустующее здание. Когда-то это был гараж.
— У этого места гораздо больший потенциал.
— Мне нравится выражение твоего лица, — говорит Грейсон, нежно перебирая мои волосы. — Как будто кто-то вот-вот пострадает.
Я перевожу на него взгляд.
— Это то, что ты чувствуешь, когда работаешь над новой ловушкой? Когда все встает на свои места, и ты понимаешь, что это сработает.
— По-разному. Что ты чувствуешь? — Честно отвечает он. Он действительно хочет знать, испытать то, что я чувствую.
— Это кажется чем-то религиозным… как прозрение.
— Прозрение, — повторяет он, спокойное выражение смягчает резкие черты его лица. Редкая ямочка на щеке. — Ты была моим прозрением.
Тогда я растворяюсь в нем. Целиком и полностью. Я теряюсь в голубизне его глаз, в мягкости губ и в красных каплях на наших руках. Красивое и жестокое прозрение, которое может спасти нас или еще больше проклясть, озаряет нас прямо здесь, во тьме, породившей нас.
Глава 35
ПРОИСХОЖДЕНИЕ
ГРЕЙСОН
Убийство.
Возможно, желание лишать жизни заложено в нашей ДНК? Наследственная черта, передающаяся из поколения в поколение. Или это сбой в работе мозга? Все эти нейроны, которые дают осечку. Или это нечто большее, нечто иное, что невозможно усвоить в лаборатории?
Природа или воспитание.
Извечный вопрос, мучающий ученых и врачей всего мира.
И все же это утомительный вопрос. Скучный. И ответ никак не повлияет на результат. Просто спросите доктора Лондон Нобл. Доктора, которая потрясла мою реальность. Женщина, которая пробралась в мою разлагающуюся душу и воскресила меня. Как феникс, рожденный из пепла, я превратился в нового человека.
Благодаря ей меня больше не мучает этот вопрос.
Благодаря мне она приняла свою природу.
Единственная гарантия заключается в том, что, если вы совершите убийство, оно будет у вас в крови. У вас появится вкус к убийству. Вы начнете жаждать этого, как алкоголик жаждет следующей рюмки.
Одного убийства никогда не бывает достаточно.
Ночное небо над Роклендом как черное покрывало с россыпью городских огней, отбрасывающих туманное сияние на горизонт. Я в машине Ларри — той, которую он припарковал у «Голубого клевера». Ларри в багажнике.
Я нарушаю одно из своих правил: в штате Мэн пользоваться только общественным транспортом. Некоторые из самых осторожных и дотошных преступников были пойманы из-за глупого нарушения правил дорожного движения. Банди. Крафт. Сын Сэма. Но сейчас это необходимый риск.
Я никогда не строю ловушку после совершения убийства. Гораздо сложнее придумать историю, соединить все части воедино и создать дизайн, когда убийство завершено. Вы остаетесь с ограниченными возможностями. И массой ошибок.
Это похоже на работу в обратном направлении. Проектирование наоборот. Но мы с Лондон создаем что-то новое — что-то запутанное и гениальное одновременно. Нам придется работать и реализовывать все по мере развития нашей истории.
Признаюсь, несмотря на мою дотошность, меня это волнует.
То, как она светилась, когда рассказывала… Как я могу ей в этом отказать? Даже если я знаю, что шансы на успех невелики. Я подсчитал их. Если мы потерпим неудачу — а, скорее всего, так и произойдет — это все равно будет впечатляющий финал.
В чем заключается ее гениальный план? Привести подражателя к нам.
Для этого нам понадобится достаточно большая приманка. Яркий и блестящий крючок с наживкой, перед которой он не сможет устоять.