«Моя мама любила смотреть. Но мы не будем об этом говорить. Вы не готовы.»
Заявление, которое сделал Грейсон, когда я спросил его о матери. Но на какую мать он ссылался? Биологическую или женщину, которая держала его в плену?
Читая отчет, сравнивая с сеансами Грейсона, я прихожу к ужасному выводу. Все дети были проданы семейной паре родственниками.
Грейсона не похитили. Кто-то продал его.
Единственный вероятный подозреваемый — его собственная мать.
В животе появляется сосущее чувство.
Он убил своих кровных родственников, чтобы сбежать из ада, в котором не должен страдать ни один ребенок. И все же он не вернулся к матери после освобождения. Он сбежал из Ирландии, оставив ее в живых. Она не подверглась его мести.
Почему?
Я распечатываю отчет, выделяя и подчеркивая области, представляющие интерес для дальнейшего исследования, а затем прикрепляю новый материал к своей личной пробковой доске, спрятанной под картиной Дали. Грейсон изучал меня почти год до нашей официальной встречи. Справедливо, что и я немного покопаюсь в его прошлом.
Есть причина, по которой он отказывается давать мне ответы.
Я хочу их знать.
Не только из-за любопытства. Это способ сохранить статус-кво.
Грейсон одновременно освободил меня и избавил меня от моего прошлого. Я не уверена, считает ли он, что я могу сделать то же самое для него… или он решил, что я уже это сделала.
Его импульсы не изменились. Изменилось то, как он их реализует. Его расстройство переросло в командную динамику, а это требует доверия. То, чего его лишили в раннем возрасте. Лишил человек, которому он должен был доверять больше всего в мире.
Его собственная мать продала его дьяволу.
Я возвращаю картину на стену и открываю нижний ящик картотеки. Записи сеансов с пациентами организованы по имени, дате и диагнозу.
Когда я впервые приехала домой после того, как жертв моего отца подняли на свет, офис был моим главным пунктом назначения. А конкретно этот ящик. Ящик, где видеозаписи умерших пациентов ждали подтверждения моей халатности.
Я запустила видео своего последнего сеанса с Томом Мерсером и, затаив дыхание, ждала событий, которые, как я знала, должны были вот-вот произойти. Альтернативные воспоминания, которые я создала, были стерты, пока я находилась запертой в клетке Грейсона. Но этого было недостаточно. Нужно было увидеть это собственными глазами. Услышать своими ушами. Пережить эти сеансы, на этот раз не введённая в заблуждение собственным разумом.
Полагаю, это что-то сродни болезненному пробуждению.
Вот только улики — единственные реальные доказательства моего преступления — были стерты.
Кассеты были пусты.
В то время я предположила, что сделала это сама, своего рода контрмеры против обыска, принятые, чтобы защитить себя. В моей памяти все еще были дыры. Пробелы. Не все восстановилось. Логично, что я скрыла доказательства своего преступления даже от себя.
Я проверяю записи раз в неделю. Просто чтобы убедиться. Не доверять собственному разуму — страшная вещь.
Экран телевизора мерцает.
Я вытаскиваю кассету и возвращаю в картотечный шкаф, давление в висках ослабевает, но лишь незначительно. Запись все еще существует.
Доверять.
У Грейсона есть запись моего признания. Оно выбито под давлением, и вряд ли власти сочтут его подлинным. Оно могло быть поддельным или вырвано с помощью манипуляцией. Мой адвокат мог разработать сильную линию защиты. И все же меня беспокоит само существование этой записи.
У любого партнерства серийных убийц есть общий недостаток: самодовольство. Один или оба становятся слишком беспечными. Эта беспечность рождается не на доверии, она порождается властью.
Один доминирует над другим. Доверие эксплуатируется.
Все всегда сводится к власти и контролю.
У Грейсона есть кое-что на меня, что ставит его в позицию власти. И, должна признаться, что испытываю проблемы с доверием в наших отношениях.
Лидия никогда бы не вступила в такие отношения.
Я прижимаю ладони к поверхности стола, позволяя ей охладить меня. Отпечатки рук остаются на дереве, когда я собираюсь. Это была тяжелая неделя.
Я запираю стол, чтобы убедиться, что все в безопасности, прежде чем уйти.
Звук настигает меня возле двери, и я останавливаюсь. Дыхание звучит слишком громко в замкнутом пространстве. Затем дверь открывается.
Глава 43
МЕСТО, ГДЕ ТЕБЕ НАДО БЫТЬ
ГРЕЙСОН
Выражение ее лица стоит риска. Я вхожу в офис Лондон и тихонько закрываю за собой дверь. Приглушенный щелчок эхом разносится в помещении, запечатывая нас внутри.
— Привет, док.
Она разжимает кулаки.
— Господи, Грейсон. Что ты здесь делаешь? Ты…
— Сошел с ума? — Заканчиваю я.
Она роняет сумочку на стол.
— За мной наблюдают. Ты ведешь себя безрассудно. Если бы ты был моим пациентом…
— Я все еще…
— …я бы предположила, что ты деградируешь. Что у тебя появляются признаки неуравновешенности. И да, возможно, немного безумия. — Она закусывает нижнюю губу. — И ты не мой пациент.
— Кто я тогда? — Я пересекаю кабинет, подходя достаточно близко, чтобы почувствовать запах ее геля для душа с сиренью. И нотки лаванды в волосах.
Она заметно дрожит, когда смотрит на меня.
— Опасность.
Ее волосы распущены, беспорядочно ниспадают на плечи. Именно так, как мне нравится — она, словно, знала, что я приду. Я убираю прядку ей за ухо, наклоняюсь и шепчу:
— А ты парадокс.
Между нами возникает напряжение, и она физически реагирует на мою близость, мое прикосновение. Воздух наэлектризован. Я чувствую, как прерывается ее дыхание, оно толчками ласкает мою кожу. Я медленно снимаю с нее очки и кладу их на стол, теперь смотря ей прямо в глаза.
— Кроме того, — говорю я, отступая назад и беря ее за руку. — По общему мнению, это самое безопасное место. — Я веду ее в приемную, и она мне позволяет. Провожу пальцем по аквариуму, подмигивая ей. — Хорошие воспоминания.
До того, как она успевает среагировать, я прижимаю ее к стеклу и хватаю за талию. В комнатах темно, но она освещена отблеском аквариумной воды. Я приближаюсь к ее рту, наблюдая, как она морщится, словно ей больно. Та же самая огненная боль опаляет мое тело. Даже предвкушение прикосновения к ее коже обжигает.
Самый лучший вид предвкушения.
— Парадокс — это не совсем комплимент, — говорит она тихим хриплым голосом.
Касаясь ее губ, я нахожу ее взгляд.
— Не для того, кто любит головоломки. — Я касаюсь ее губами в нежном поддразнивании. — Ты моя любимая головоломка, Лондон.
Ее руки ищут меня, ногти впиваются в ткань рубашки. Как будто она так же отчаянно хочет, чтобы огонь опалил ее.
— Это не игра.
Я провожу руками по ее тонкой талии, касаюсь груди, и наконец, достигаю шеи, скольжу ладонями ей на затылок и запрокидываю голову назад, лаская большими пальцами линию подбородка. Она идеально мне подходит.
— Иногда я забываю, что ты любишь, когда твоих пациентов легко контролировать, — замечаю я. — Полагаю, это касается и мужчин.
Жар приливает к ее щекам.
— Поведение, связанное с поиском острых ощущений, тебе не свойственно. Тебя поймают. — Ее глаза вспыхивают. — Снова.
Мои губы изгибаются в улыбке.
— Откуда ты знаешь, что в прошлый раз я не позволил себя поймать?
Ее взгляд скользит по моему лицу, когда она пытается разглядеть правду.
— А это так?
Я медленно качаю головой.
— Мне долгое время удавалось избегать стражей правопорядка.
— Грейсон… — Она пытается оттолкнуть меня, но движения нерешительны. — ФБР может появиться здесь в любое время. Тогда уже я буду в опасности.
Я смотрю на напряженное выражение ее лица. Она говорит всерьез. Она боится за меня. Я нежно ласкаю ее щеку.
— Тогда давай устроим им представление.