Она сразу поняла, какой именно особняк снимал себе Гарри Сполдинг, потому что при первом же взгляде на заросли плюща, которые увивали стены с черными слепыми проемами окон, в ее груди появился ледяной комок, больно стеснивший сердце. На длинной лужайке царила противоестественная неподвижность, акцентированная группками чахлых орнаментальных деревьев, в чьей тени вилась дорожка от парадного крыльца к летнему домику. В тридцати футах выше по склону почву замостили лесенкой из кирпичей, по которым владелец особняка поднимался от ныне запертых ворот. Сузанна оглядела старую кладку и почувствовала, что Гарри Сполдинг поднимался по этим ступеням хищными прыжками, улыбаясь и поигрывая тросточкой. Тут она замерла, не в силах отвести взгляд от дома, потому что ей почудилось — на неуловимый момент — будто в одном из окон на верхнем этаже мелькнул человеческий силуэт. «Уборщица», — подумала она. Даже в Саутпорте вошло в привычку вызывать полячек или филиппинок для наведения чистоты и лоска. Дом, расположенный по столь престижному адресу, не будет оставаться пустым на протяжении восьмидесяти лет, поджидая возвращения призрака. Сполдинг снял его только на одно лето. По какой-то строго определенной причине. Сейчас его здесь нет. И тем не менее… «Боже мой, — подумала Сузанна, поеживаясь от внутреннего холода под жарким июньским солнцем, — до чего зловещие следы ухитрился оставить после себя этот человек».
Поскольку иного занятия придумать не удавалось, она вернулась на Лорд-стрит и вновь зашла в библиотеку. Затем, коль скоро время близилось к вечеру, а перед глазами маячил тупик в поисках, она отправилась на Невилл-стрит, где нашла набережную для гуляний неподалеку от пирса. Невилл-стрит воплощала собой все те особенности, которые превратили Саутпорт в печальный образчик современной туристической достопримечательности в кавычках. В воздухе стоял густой запах жареной рыбы и булочек с рубленым бифштексом. Повсюду торговали пестрыми, полосатыми леденцами в форме крошечных тросточек, глазурованными печеными яблоками и розовой сахарной ватой в целлофановых пакетах, которые шуршали на ветру и елозили по деревянным рамам лотошников. Мужчины в компании со своими многострадальными женами рыскали глазами поверх стаканов, пялясь из окон невеселых, модернизированных баров.
Сузанна прошлась по пристани, что тянулась вдоль берега Марин-лейк. Отсюда начинались плоские пляжи Саутпорта, выходившие на Ирландское море, чьи неглубокие волны накатывали полосой ленивого прибоя. Мимо проехал трамвай, направлявшийся к дальнему концу пирса. Он был полон улыбчивых туристов, вырвавшихся на один воскресный день. Сузанна помахала карапузу, который махал ей у заднего окна. Прищурилась поверх поручней по правую руку. На той стороне, сквозь летнее марево над соленым болотом, проглядывался силуэт башни Блэкпул-тауэр на полуострове, отстоявшем в тридцати милях.
Добравшись до конца пристани, она вошла в современный и — по ее личному мнению — до абсурда неуместный туристический центр из стекла и стали с большой витриной, посвященной диким пернатым обитателям Файлдкоста. Слева от нее располагалась закусочная, откуда открывался панорамный вид на невыразительную пустоту моря и песка. Справа стояла группа антикварных автоматов, которые, надо полагать, были собраны по развлекательным центрам курорта. Чтобы в них поиграть, требовалось разменять банкноты на старомодные медные монетки из расчета десять пенсов за фунт, что является грабежом средь белого дня, а не обменным курсом. Впрочем, не грех попробовать повеселиться или, по крайней мере, отвлечься. Словом Сузанна разменяла пару фунтов.
Истратив половину мелочи, она покопалась в монетках, считывая даты. Наконец она добралась до последней, где был вычеканен профиль Георга Пятого — бородатый, стоический, аристократический и чем-то напоминающий изображение убиенного Романова, с которым он, конечно же, состоял в родстве. Сузанна перевернула монету. На реверсе, под фигурой Британии с копьем и щитом, дата гласила: «1927».