Прямой в голову от Кори в третьем раунде сломал мне переносицу и уложил навзничь. Это был первый удар, который я не увидел, и последний из тех, что я принял в честном бою. Впрочем, к счету «четыре» я вновь был на ногах. По опыту спаррингов с более крупными парнями я знал, что умею держать серьезные попадания, и поэтому испытывал скорее досаду, нежели боль. Однако кровь хлестала потоком, и схватку пришлось остановить. Короче, я проиграл. Победил Кори. Я вернулся в свой угол, к отцу О'Хэнлону, который взглянул на меня так, как если бы был Спасителем, уступившим многообещающую человеческую душу тенетам вечного проклятия.
Я, конечно, знаю, что затем бы произошло в кинематографический версии этой истории. Не в силах вынести такой позор, папаша навсегда поставил бы крест на своем побежденном сыне. Он бы бросил красотку жену на тротуаре, где она в одиночестве и на холоде поджидала бы лимузин, а сам ворвался бы в комнату победителя, расточая добродушие и громогласные поздравления. Он шлепал бы по спинам и предлагал сигары. Мужественный и благородный, он олицетворял бы собой жизнь и душу этой потной и мелкой победы.
Однако в жизни все пошло иначе. На самом деле отец подошел ко мне, пока тренер и врачи пытались остановить кровотечение и зашплинтовать мой размозженный нос Он снял пальто и собственноручно принялся промакивать алое месиво полотенцем. Накрахмаленная белизна его сорочки окрасилась брызгами крови. Отец же, судя по всему, этого и не заметил. Его прикосновения были до того нежны и заботливы, что я чуть не расплакался от столь неожиданного проявления ласки.
— Сынок, ты отдал все, — сказал он, приподнимаясь с корточек, когда кровь наконец остановилась. — Все отдал. И проиграл лишь оттого, что он больше хотел победы.
Правда его слов была неоспоримой и ошеломляющей.
Несколько лет спустя я узнал, что мой отец предложил Уинстону Кори работу. Говоря точнее, он обеспечил ему синекуру, благодаря которой Уинстон мог тренироваться в полную силу, когда вышел на международный уровень в качестве царствующего чемпиона Англии. Этот вымышленный титул он сохранял пару лет. Упомянутый факт запечатлен в анналах истории, вернее, в той статье «Таймс», где Кори публично поблагодарил моего отца, когда вернулся с Олимпиады с серебряной медалью. Однако эта повесть вовсе не о боксерах. Не о Кори, который сломал мне нос перед тем, как превратился в профессионала и сделал себе имя, а вместе с ним и не самое маленькое состояние. Эта повесть о яхте, о человеке, который ее приобрел, и о его сыне. Ну и конечно, в ней идет речь и о других вещах, других обстоятельствах и последствиях. Однако даже сейчас, когда я пишу эти строки, во мне остается все меньше уверенности в том, чем эти обстоятельства могли бы обернуться. Так что давайте будем просто считать, что вся обсуждаемая история касается только яхты и человека, который стал ею одержим.
По-моему, выход отца на пенсию ошеломил всех, кроме него самого. Хотя если призадуматься, он, пожалуй, и сам был этим изумлен. Со стороны его решение выглядело неожиданным и возмутительным. В моих глазах барыши, слава, власть и сопутствующее низкопоклонство перед деловыми успехами отца являли собой кипящую, жизнетворящую кровь всей его жизни. Под этим углом заявление о том, что он отходит от дел, уже не кажется актом отречения от престола, а скорее выглядит некоей формой суицида. К тому же в словах, которыми отец пытался обосновать свой поступок, читались тот же унылый стиль и хромающая логика, что характерны для предсмертного письма самоубийцы.
Единственное разумное объяснение, которое приходит мне в голову его уход можно уподобить уходу чемпиона на пике спортивной славы и успеха. Как, например, в случае Бьорна Борга. Тот вышел за корт, сунул ракетку в сумку и стянул со лба эластичную повязку, непосредственно в этот момент — когда не успел еще высохнуть пот на его двадцатишестилетнем челе — отдавая себе отчет в том, что пламя, питавшее пожар его соревновательной натуры, оказалось притушено и что он до конца своих дней пресытился теми усилиями, которые требовались для триумфа. Это я помню. Мне ведь тридцать два. В ту пору я был шестилетним первоклашкой и, подобно многим моим сверстникам, боготворил великого шведа. Борг проиграл французскому левше Анри Леконту в ходе второразрядного турнира и воля к победе умерла в нем с шагом за границу корта.