Как раз это и случилось с моим отцом по достижении пятидесятипятилетнего возраста. Ошарашенным бизнес-журналистам он объявил, что снимает с себя все коммерческие обязательства по случаю выхода на пенсию, которую собирается проводить на борту винтажной яхты. Отец сказал, что поплывет в Америку. А в конечном итоге совершит кругосветку. Впрочем, заверил он, для первого рейса вполне хватит и Атлантики.
Вам следует вообразить себе эту картину. Новость прозвучала в золочено-кожаном интерьере банкетного зала корпорации «Станнард энтерпрайзис». Отца окружали люди, специально отобранные под задачу сохранения и дальнейшего развития этой бизнес-империи. Но сам он уже принадлежал истории. Его долю выкупил конгломерат венчурных капиталистов, от чьих предложений он отмахивался годами. В глазах рябило от деловых костюмов в полоску и крикливых шелковых галстуков. Атмосфера была пропитана тестостероном, а в карманах сидящих в зале репортеров дрожью заходились смартфоны «Блэкберри», принимавшие входящую электронную почту. Как позднее рассказала мне отцовская секретарша, обстановка царила довольно странная. И не только потому, что она была на собрании единственной женщиной. Отец из года в год великодушно подкидывал этим людям один ценный совет за другим, и его биржевые рекомендации частенько оказывались для них очень и очень прибыльными. Вот и тогда, сказала мне Шейла, они напоминали роскошно одетых попрошаек, которых напоследок созвал король, чья щедрость при раздаче объедков с пиршественного стола была легендарной.
Наконец до людей дошло, что он и в самом деле намерен поступить так, как обещал. Они поняли, что он не шутит. Один псевдоостроумный журналист, по-видимому знакомый с тем фактом, что Магнус Станнард обладал нулевым мореходным опытом, предложил вместо Атлантики совершить переход из Саутгемптона до Кауса. Смех в зале. Впрочем, вымученный. И замерший на устах всех и каждого, едва мой отец обвел аудиторию стальным взглядом.
— На данный момент я сумел воплотить все свои мечты до единой, — сказал он в тишине. — И вот почему вы пестрите каракулями свои блокноты, а я сижу здесь, в президиуме.
Народ напряженно замер.
Тут отец усмехнулся. Улыбка его была скромной и даже самоуничижительной.
— Впрочем, чего уж там. Если подходить прагматически, то есть смысл, пожалуй, начать с Норфолкских озер.
И они облегченно зашлись весельем. Покатились со смеху. Магнус их простил.
У отца заискрились и помягчели глаза под кустистыми бровями.
— Но, ребятки, — продолжил он. — Ребятки, послушайте. Какая к чертям радость, если все время следовать прагматизму?
Шейла сообщила мне, что прожженные акулы бизнеса повскакали со своих мест как один человек, чтобы наградить отца рукоплесканиями стоя. Чисто спонтанная, заявила она, бурная и продолжительная овация. Со слезами на глазах.
Мне не требовалось уточнять, входил ли мой родитель в число плачущих.
Аукцион, на котором он ухнул чрезмерно большие деньги за разбитое корыто, проходил в судоремонтном доке «Буллен и Клоур», что расположен в пригороде Портсмута. Дело было промозглым и хмурым январским утром. Отец настоял, чтобы я тоже там присутствовал, хотя, разумеется, до Портсмута мы добирались отнюдь не вместе. В то время как я сидел за рулем, он парил в воздухе. И даже не попросил меня захватить его с вертодрома, а предпочел самостоятельно взять такси. Когда он прибыл — без свиты и минута в минуту, — я был уже на месте, промерзший, промокший и скучный от тупого ожидания на причале.
«Буллен и Клоур»… Когда я услышал это название в первый раз, то лично мне оно навеяло мысли о гробовщиках века эдак девятнадцатого. Впрочем, приехав туда, я обнаружил, что похоронный бизнес был прямой противоположностью тому, чем они занимались. Их фирма специализировалась на спасении имущества на море. Другими словами, благодаря их усилиям трупы потерпевших кораблекрушение посудин восставали из морской могилы. Они поднимали затонувшие суда, буксировали брошенные яхты, ремонтировали и оставляли у себя терминально поврежденные и бесхозные плавсредства и так далее. На территории их царства из эллингов, свайных причалов и якорных стоянок можно было слышать звон громадных и таинственных цепей, стенающих под напором колоссальных волн. Чудилось, что вот-вот из-за железных корпусов и мокрых подпорных брусьев вынырнет фигура Изамбарда Брюнеля в знаменитом цилиндре и кожаных полуботинках, хлюпавших по раскисшей глине за несколько часов до катастрофического удара.[1] Туман в тот день высосал все цвета из солнечных лучей, окрасив пейзаж «Буллена и Клоура» в сепийный колер зернистых дагерротипов блеклого викторианского столетия.