Я оказался прав насчет присутствующих. Ни один из них не сделал попыток объявить конкурентную цену. Моему отцу пришлось упорно сражаться против претендента, который участвовал в торгах по телефону и, судя по всему, очень и очень желал приобрести яхту. Отец намного перекрыл свой же лимит, однако ему было не занимать упрямства, а карманам — глубины. Он хотел это судно и не привык уступать первое место. Словом, он выложил непомерные деньги, а когда молоточек в последний раз ударил по конторке, отец обернулся ко мне с улыбкой, где читались гораздо более сложные нюансы, нежели хорошо знакомая ухмылка триумфатора, которую я ожидал увидеть. Что-то было в ней, в этой улыбке, чему я не мог дать точного определения. Сейчас, вперяя в прошлое взор, просветленный задним числом, я берусь утверждать, что улыбку отца в то утро подпортил инстинкт, который был ему, в общем-то, чужд. Теперь мне кажется, что его победную улыбку исказила судорога мрачного предчувствия.
Очередной сюрприз последовал незамедлительно.
— Я был бы признателен, Мартин, если бы ты отвез меня к вертодрому, — сказал отец.
Я кивнул, поднялся, застегнул пальто, нащупал брелок с ключами от машины, подошел к распахнутой двери и принялся ждать у выхода, пока он дарил свои сентенции — конечно же, любезные и остроумные — парню из местной газетенки.
На стене сухого дока уже стоял какой-то мужчина и командовал бригадой рабочих со стальными тросами и краном, которые громадным брезентовым саваном закутывали дубовый и тиковый труп, обошедшийся моему отцу в кругленькую сумму. Туман над останками яхты тяжелел и сгущался. Между мокрой галькой под ногами стропальщиков и дном дока простиралась пятидесятифутовая бездна, так что люди двигались с опаской. Бригадир носил зюйдвестку и бушлат поверх замасленной робы. Натекавшая с моря дымка потихоньку превращала его в крикливое и воинственное привидение, которое облаивало подчиненных и посасывало огрызок сигары, чей кончик светился размытым оранжевым пятнышком. Как мне кажется, он и не подозревал, что я за ним наблюдаю. Когда с заданием было покончено и его бригада побрела прочь, теряясь в серой мгле, он на минуту замер, уставившись на недвижный громадный корпус, окутанный погребальной плащаницей. После чего швырнул окурок в мутную жижу на дне дока и осенил себя крестным знамением — раздумчиво и неспешно, словно коленопреклоненный католик на заупокойной мессе.
Сей поступок показался мне несообразным после всех тех воплей и проклятий, которые сопровождали только что завершенное дело. Возможно, я был свидетелем некоей морской традиции, которая, как и все прочие морские обычаи, были для меня за семью печатями. А затем исчез и бригадир, проглоченный туманом. «Буллен, — подумал я. — Если только не Клоур». Удивляла почтительность, более уместная гробовщику и проявленная со стороны одного из боссов — охотников за морскими трофеями, — которые вот-вот поживятся за счет моего отца.
Тут подле меня возник и сам отец. Он взял меня под руку (третий по счету сюрприз за день), желая прогуляться к тому месту, где я припарковал машину. Дорожка повела нас вдоль «Темного эха», обряженного в саван. Но отец даже не взглянул на яхту. Он смотрел строго вперед, и переживаемое им беспокойство отразилось бледным подобием той улыбки, которую, как ему, наверное, мнилось, он носил с наработанной уверенностью вечного триумфатора. «А ведь отец перепуган», — подсказала мне интуиция. Он цеплялся за мою руку подобно карапузу, который, чего-то устрашившись, ищет утешения в твердой родительской ладони.
К тому моменту, когда я преодолел расстояние до вертодрома, туман сгустился настолько, что взлет сделался невозможен. Даже Магнус Станнард не был в состоянии отменить запрет авиадиспетчеров на любые рейсы.
— Отец, давай я сам тебя отвезу, — предложил я.
Мне не хотелось, чтобы первый день его отхода от дел омрачился хоть сколь-нибудь мелким поражением. Да и водитель из меня хороший. Даже он не мог бы с этим поспорить. Отец посмотрел на мой «сааб». Посмотрел — и вздохнул.
— Пожалуй, мне следовало купить тебе машину получше. Напомни при случае, чтобы я устроил тебе «ягуар» или что-нибудь в этом духе.
— Да мне нравится моя машина. Годится и «сааб», — ответил я.
— Годится, когда ты сам швед, — возразил он, забираясь на заднее сиденье. — Годится, когда ты сам исповедуешь самоуничижение. А шведам, как и всем прочим скандинавам, ничего другого не остается.