И когда его дрожащие плечи под ее ладонями стали неподвижными, она отдернула руки, боясь, что даже такой контакт с ним сделает ее восприимчивой к его лжи.
У нее всё внутри сжималось от пульсирующего сожаления. Она отдала свою невинность человеку, который, несмотря на теперешние заявления, не собирался ей ничего говорить. Унижение вызвало слезы, которые она не хотела — отказывалась — проливать. Ветер обдувал холодом ее щеки. Сжатыми в кулаки руками она вытерла последнюю влагу, откинула волосы с лица и подняла подбородок.
— Ты говоришь о призраках, — ровно заговорила она. — Всё, что ты мне говорил, всё, что мы пережили, было лишь призраком истины. Может быть, это была моя вина. Ты прав. Ты не раз старался отослать меня прочь, а я тебя не слушала. Я верила в сон и отказывалась просыпаться. Но теперь я проснулась. И впервые я ясно вижу тебя.
Она быстро прошла до конца ряда надгробий и посмотрела на торфяник.
Софи скорее почувствовала, чем услышала, как он подошел к ней. Девушка ругала себя за то, что испытывала острую нежность, которая, казалось, существовала по собственной воле. Даже сейчас он был центром ее женских желаний.
Она подпрыгнула от искорки, появившейся от прикосновения его пальцев к ее затылку.
— Не отворачивайся от меня, Софи.
Она услышала мольбу в его голосе, отчаянную надежду. Не в силах устоять, она мельком посмотрела на него через плечо. Казалось, сама жизнь покинула его черты, и на мгновение Софи испытала ужасное сомнение.
Мог ли он вовсе не заботиться о ней, и, тем не менее, быть настолько посеревшим, настолько расстроенным?
— Холодно, — заметила она. — И нечего нам делать в этом заброшенном месте.
— Оно не заброшено, если ты и я здесь вместе. — Чад обошел ее, и они оказались лицом к лицу. Он дотронулся до ее щеки, кончики пальцев обожгли ее кожу. — Можешь ли ты отрицать магию этой часовни? Она всегда появлялась, когда нам было необходимо, но никогда в одном и том же месте.
Софи подняла руку к лицу, как будто хотела стереть жажду, вызванную его прикосновением. — Торфяники ошеломляют, сопутствуют обману зрения. Часовня не двигается по округе, словно живое, благожелательное существо, желающее послужить нам.
— Так ли это?
Она очень хотела бы поверить в истинность подобного предположения, но логическая ее часть отказывалась верить в подобное явления.
— Я сегодня причинил тебе боль, — прошептал он. — Боже, мне так жаль. Это утро значило для меня больше, чем…
— Даже говорить не смей о сегодняшнем утре. — Ее сердце сжалось в тиски, она крепко закрыла глаза, стараясь не видеть его, — стараясь преодолеть опустошительное желание, которое вызывал в ней один его вид. Даже после всех этих часов, ее бедра болели, горьковато-сладкая боль напоминала ей о том, как страстно он обладал ею, о нем, длинном и широком, наполняющем ее, невозможно и чудесно.
— Софи, я…
— Ты что? Скажи, и давай покончим с этим.
Он открыл губы, — эти бархатные, чувственные губы, — и вдохнул. Но когда она посчитала, что он заговорит, он резко выдохнул. В его глазах появились знакомые тени, снова скрывая его мысли и делая его незнакомцем.
Она подавила рыдание, но прежде оно сдавило ей горло. — Я хочу вернуться в дом тети Луизы.
— Так нам обоим следует вернуться на ферму твоей тети.
Она открыла рот, чтобы сказать, что он нежеланный гость, но Чад поднял руку, не дав ей этого сделать.
— Твой кузен сам признался, что он и его отец вовлечены в контрабандную деятельность в Пенхоллоу, и поэтому у них могут быть именно те ответы, которые я ищу. Я намереваюсь подождать возвращение твоего дяди и расспросить его о том, что он знает. Так или иначе, Софи, я покончу с этим, начиная с сегодняшнего вечера. Вскорости, мужчины, напавшие на Доминика, — и что, важнее всего, их лидер, — будут арестованы. Или мертвы. Или я…
Он запнулся, но его слова вызвали в ней неспокойное понимание того, что он имел в виду: или будет мертв его противник… или он сам.
— Лорд Уайклифф, прошу, проходите в дом. Не стоит вам стоять на улице на таком влажном ночном воздухе.
Жестом, таким же пустым, как свежевырытая могила, Чад улыбкой поблагодарил Рейчел, которая смотрела на него с порога кухни. Он не двинулся, чтобы выполнить ее просьбу. Чад не собирался обидеть Софи еще сильнее своим присутствием.
Его признание причинило ей боль также необратимо, как их занятие любовью изменило ее. Может, ему стоило придержать язык, и к черту правду? Сильное желание вернуть назад часы и не быть настолько честным просверлило настоящую дыру в его груди.
Но мог ли он продолжать жить во лжи, стоящей между ними? Мужчина, которым он был прежде, до приезда в Пенхоллоу, мог так и поступить. Но он больше не был тем безрассудным, легкомысленным молодым повесой. Теперь он понял, слишком хорошо, что такое ответственность и последствия, цена действий человека. Не только внешние признаки — потеря состояния, привилегий, свободы, — это он мог пережить. А вот внутренняя цена совсем другое дело. Честь. Самоуважение. Любовь…
В те последние минуты в часовне, Софи заявила ему: «скажи, и давай покончим с этим». И, Боже милостивый, он чуть было не сделал именно это: чуть было не выпалил всё, что чувствовал к ней. Какая ирония в том, что эти же самые чувства заставили его промолчать. Он не мог ей предложить ничего, кроме стесненных обстоятельств и запятнанной чести, и не видел другого выхода.
Ее кузина ушла на кухню. Теперь она вернулась к входу и протянула ему чашку и бутылку.
— Келлин оставила это, сказала, что вам это может пойти на пользу. Выпейте сейчас немного. Это поможет вам не подхватить простуду.
Он криво улыбнулся тому, насколько ее слова напоминали речь викария. Если бы только он мог волноваться лишь об этом. Чад подошел к порогу и принял предложенное из ее рук, снова поблагодарив ее за доброту. Рейчел тоже вскоре поймет, что ее мир изменился, и вряд ли к лучшему. Если ее отец откажется сотрудничать, то со временем окажется в тюрьме или того хуже, в зависимости от глубины его вовлеченности в деятельность контрабандистов. Смена местоположения огней в бухте, чтобы провести к берегу судно с незаконным товаром — одно дело. Чад надеялся, что ни Гордон, ни его сын не знали и не участвовали в потоплении кораблей.
Оставив чашку у порога, он схватил бутылку и прошел по саду у кухни. Чад услышал фырканье Принца в конюшне и сонное кудахтанье из курятника. Далекое блеяние овец слышалось через дорогу. Надеясь, что старший из Гордонов скоро появится, он поднес бренди к своим губам, глотнув немного. Напиток обжег его горло. Потом, в порыве разочарования, он бросил бутылку в стену амбара Гордонов.
Выпивка ничего ему не даст, не заставит исчезнуть ни одного из его демонов. Не тех, кто жил в его душе, и не того маленького, поселившегося в его жизни. Она попросила его защитить кого-то, но кого именно? Не Софи. Маленькое привидение ясно дало понять это сегодня вечером. Почему этот призрак просто не сказал ему то, что ему нужно было знать?
Бренди стекало янтарными струями по побеленной стене амбара. Осколки стекла оказались раскиданы по земле. Повернувшись ко всему этому спиной, он засунул руки в карманы и задрожал, когда холодный воздух и неугомонное опустошение охватили его. Защищать безымянного человека, выискивать безымянного злодея, не позволить безымянному множеству других людей стать жертвами преступлений пиратов, — его жизнь была полна невозможных задач.
Скрежет колес на подъездной дорожке заставил его выбежать во двор сбоку от дома. С дороги повернула тележка, запряженная двумя огромными, дымчато-черными лошадьми. Наконец вернулся старший Гордон.
Пока Барнаби Гордон спускался с сиденья, Чад зашел сзади него. Его внезапное появление заставило Луизу Гордон закричать от страха, ее бледное лицо обрамляли складки черной шали.