— Знаешь, что по-настоящему меня злит? — спросила она. — Если бы я была единственной, кто умеет летать, Папа не позволил бы мне это делать.
— Думаешь, ты права?
— Ты же знаешь, что это правда, — сказала она; её уши подёргивались. — Если бы это случилось со мной, он бы увидел в этом просто ещё одну вещь, которую я делаю неправильно.
— Сильфида, это неправда. Он позволил бы и тебе.
Она повернулась к нему, и Сумрак был поражён презрением, светившимся в её глазах.
— Думай, что хочешь, — сказала она. — Правды это не изменит.
Она прыгнула и взмыла над поляной.
Сумрак глядел ей вслед, вначале с обидой, а потом со злостью. Она ревновала, только и всего.
Но её слова весь остаток дня звучали в его голове, и ему стало интересно проверить, есть ли в них хоть немного правды. Стал бы его отец вести себя настолько же снисходительно по отношению к Сильфиде? Или же Папа сделал особое исключение только для него?
Когда он летел через поляну, на него смотрели все. Но не все взгляды были доброжелательными. Хотя в некоторых из них светилось удивление, многие были на редкость осторожными. Ему не нравилось, когда на него глядело так много глаз сразу. Это его смущало. Сильфида вела бы себя по-другому: ей бы понравилось всеобщее внимание. Её невозможно было бы заставить не летать.
— Прочь с дороги! — рявкнул один из рукокрылов, когда Сумрак резко взвился вверх, преследуя златоглазку.
— Простите, — сказал Сумрак, отлетая в сторону, но успев перед этим стремительно схватить свою добычу.
— Это была моя еда! — сердито закричал его брат Бораско.
— Прости, — ответил Сумрак. — Я тебя не заметил.
— Тогда смотри вперёд получше! И потом, нельзя ловить добычу снизу. Так не делают. Это кража чужой еды! Нападай сверху, как это делают все остальные.
Сумрак ещё раз извинился, но, разумеется, у него и в мыслях не было ловить добычу только сверху. В чём тогда польза от полёта? Однако он мог понять, насколько сильно это злит, когда кто-то всякий раз выхватывает у тебя насекомых, взлетая снизу. Возможно, ему стоит кормиться за пределами основных охотничьих территорий. Там было гораздо меньше сородичей, и он не будет вставать у них на пути. Он вздохнул. Сильфида уже сердилась на него, и, если он не будет вести себя очень внимательно, она будет не единственной, кто не доволен им.
В эту ночь он проснулся от звука приглушённых голосов своих родителей. Они отползли чуть дальше на ветку, но Сумрак, навострив уши, мог достаточно хорошо расслышать их слова. Рядом с ним крепким сном спала Сильфида. Ему свело живот: разговор должен быть очень серьёзным, если Мама и Папа беседовали наедине среди ночи.
— Ты же знаешь, что могло бы случиться с ним там, на материке, — говорила мать.
— Очень хорошо знаю. Колония могла бы изгнать его.
— Или убить, — добавила мать.
Сумрак похолодел от страха. Они говорили о нём! Он боялся, что родители могут услышать его возбужденное дыхание.
— Именно поэтому я показал колонии, что полностью одобряю его поведение, — ответил Папа. — Если они подумают, что их предводитель это одобряет, то они тоже одобрят. Мы должны защитить его, Мистраль.
— Ты не был бы столь же терпимым по отношению к нашим первым детям, Икарон. Ты бы запретил им это.
Тон голоса Икарона был довольным.
— Возможно, но долгие годы мира и изобилия явно смягчили мой нрав. И это поистине удивительная вещь, Мистраль, признай это.
— Другие не будут относиться к этому столь же любезно, — ответила мать. — Кто-нибудь станет завидовать; многие будут просто видеть в нём уродца. — Сумрак расслышал её вздох. — У него будут проблемы с поиском пары.
Сумрак слегка расслабился. Неужели это всё, о чём беспокоилась его мать? Его это ни капли не волновало. Многие рукокрылы не находили себе пару до второго или третьего года жизни. В любом случае, это его совсем не интересовало. Не было бы особой трагедии в том, что он никогда не найдёт себе пару. У него были мать и отец, и ещё Сильфида — хотя он предполагал, что наступит время, когда Сильфида уйдёт жить со своим брачным партнёром.
— Он выглядит очень странно, — печально сказала мама. — Я люблю его, и для меня это не имеет значения, но, когда я гляжу на него, он совсем не похож на всех остальных моих детей. Он словно принадлежит к какому-то другому виду.
Сумрак не знал, сколько ещё ему захотелось бы услышать, но сейчас он не мог прекратить подслушивать.
— Он наш ровно в той же мере, что и остальные, — мягко сказал Икарон. — И у него есть то, чего нет ни у кого из остальных. Он умеет быстрее охотиться, успешнее искать пищу в лесу, высоко летать и рассказывать о мире вокруг нас. Он сможет увидеть любых хищников, приближающихся издалека, и предупредить нас. Разве это не делает его желанным супругом?
— Да, конечно. Но иногда не так уж хорошо слишком сильно отличаться от остальных. Мы тянемся к существам, которые похожи на нас самих. Это просто в порядке вещей.
— Но ведь я же избрал тебя своей спутницей жизни, — сказал Икарон.
— Да, но моё отличие невидимо.
Сумрак вздёрнул уши ещё больше. О чём же говорила его мать?
— Всякий может увидеть отличия Сумрака, — продолжала говорить его мать. — Но ты — единственный, кто знает о моём. И ты согласился, что это лучше держать в тайне.
Сумрак расслышал вздох отца.
— Возможно, я был неправ. Что такого позорного в том, чтобы обладать способностью видеть ночью?
— И я! — Сумрака прорвало прежде, чем он сумел остановить себя. Он бросился по ветке навстречу потрясённым родителям. Более спокойным тоном он сказал:
— Я тоже умею видеть в темноте!
— Умеешь? — тихо спросила мать.
Сумрак кивнул.
— С помощью своих охотничьих щелчков. С их помощью я могу видеть всё. Ты умеешь то же самое?
— Да, — хихикнув, сказала она. Потом она нахмурилась:
— Сколько ты успел услышать?
— Немного, — неловко сказал он.
Она приблизилась и обнюхала его.
— Я люблю тебя так же горячо, как и всех своих детей. Мне жаль, если это могло прозвучать как-то по-другому. И теперь я узнала, что у нас ещё больше общего. Эхозрение.
— Вы так это называете?
— Почему же ты не сказал нам об этом раньше? — спросил отец.
— Я боялся, что вы будете стыдиться меня, — ответил Сумрак. — Ведь я и так уже достаточно сильно отличаюсь от остальных.
— Мы никогда не стыдились тебя, — сказала мать. — Я просто хочу, чтобы у тебя всё складывалось как можно лучше. Именно поэтому я считаю, что некоторые вещи должны остаться в тайне.
— Но ты же рассказала Папе о своём эхозрении.
— Ему одному.
— Это было огромным преимуществом для охотника на ящеров, — сказал Икарон. — Твоя мама могла видеть на дальнее расстояние, и в темноте тоже. У ящеров было очень плохое зрение, особенно ночное. Твоя мама могла вывести нас прямо к гнёздам, и мы оставались незамеченными.
Сумрак восхищённо взглянул на маму новыми глазами — и испытал облегчение. По крайней мере, не у него одного было это странное умение.
— Почему мы умеем это делать? — спросил он.
— Не знаю. Может быть, у моих собственных матери или отца была такая же способность. Но они никогда не говорили об этом. И я никогда не признавалась им.
— Ты боялась, что тебя будут избегать?
— Да.
— Но, наверное, есть и другие, кто тоже умеет это делать, — с надеждой сказал Сумрак. — Они все просто боятся рассказать об этом, как боялись и мы сами.
— Вполне возможно, — сказал Икарон.
— Было бы лучше, если бы все просто рассказали об этом, — выпалил Сумрак. — Тогда никому не пришлось бы волноваться из-за того, что он отличается от остальных.
Мистраль кивнула с сожалением:
— Желание быть таким же, как все, очень сильно. Оно течёт в наших венах.