— Могу я пойти к жене? — спросил Эйдриан, уже взявшись за ручку двери.
К удивлению всех, доктор Маккинли решительно преградил ему дорогу — на редкость смелый поступок, учитывая, что он едва доставал макушкой Эйдриану до плеча.
— Только не сейчас, — невозмутимо проговорил он. Очки его блеснули. Нагнув голову, он обвел глазами всех участников этой сцены. Наконец его взгляд остановился на Порции. — Это вы Порция? — осведомился он.
Девушка бросилась к нему.
— Да, это я.
— Ваша сестра хочет вначале поговорить с вами.
— Сo мной?! Она хочет видеть меня? — Порция не могла опомниться от удивления. Сказать по правде, она ни минуты не сомневалась, что Каролина винит в случившемся в первую очередь ее. Правда, Каролина не умела подолгу сердиться, и раньше ей всегда сходили с рук все ее глупые детские выходки. Но только не сейчас… Какая мать может простить зло, причиненное ее ребенку? Даже Каролина с ее добрым, любящим сердцем не способна на это.
Они с Эйдрианом обменялись растерянными взглядами, словно спрашивая друг друга, что все это значит. В конце концов, Эйдриан слегка пожал плечами, давая понять, что сейчас следует прежде всего считаться с желаниями Каролины.
Собрав все свое мужество, Порция протиснулась мимо доктора, бесшумно проскользнула в спальню и плотно прикрыла за собой дверь.
Каролина, одетая в одну из ночных сорочек Вивьен, лежала в постели. Кто-то подсунул ей под спину подушку. В спальне стоял слабый аромат лаванды. Бледное лицо Каролины было обращено к окну — она тоже как будто ждала рассвета.
Она заговорила еще до того, как смущенная Порция успела подойти к постели.
— Я так боюсь, что они держат ее в темноте. Ты же помнишь, она боится темноты. Знаешь, я всегда твердила ей, что не нужно ее бояться, что чудовища не прячутся в темноте. — С трудом оторвав взгляд от окна, Каролина повернулась к Порции. Глаза ее казались такими же серыми и прозрачными, как светлеющее небо за окном. — Наверное, мне не нужно было этого говорить… лучше было бы солгать ей, как ты думаешь? Зачем только я это делала?
Порция кинулась к постели. Усевшись на краешек, она осторожно взяла сестру за руку.
— Ты то же самое говорила и мне, когда я была маленькая, — прошептала она. — Только я все равно никогда тебе не верила.
— Да, знаю. Это потому, что тебе почему-то страшно хотелось думать, что все сказочные чудовища, сколько их есть, по ночам толкутся возле твоей постели — и пикси, и домовые с привидениями, и даже гоблины, — дожидаясь, когда послушная маленькая девочка снимет с них заклятие и освободит их, — слабо улыбнулась Каролина.
— Ну, положим, послушной я никогда не была, даже в детстве, — прошептала Порция, нагнув голову, чтобы сестра не заметила набежавшие на глаза слезы.
Каролина ласково пригладила взъерошенные кудряшки на голове младшей сестры, и этот жест заставил обеих вспомнить о том времени, когда они могли надеяться только друг на друга.
— Я не должна была говорить все эти ужасные вещи о Джулиане. Прости. Может, он и чудовище, но он твое чудовище. Это было несправедливо и жестоко с моей стороны.
Порция, пытаясь проглотить вставший в горле ком, сжала руку сестры.
— Каролина… я должна рассказать тебе о том, что произошло в склепе.
Каролина покачала головой. Призрак прежней, знакомой до боли улыбки скользнул по ее бескровным губам.
— Не нужно, дорогая. Существуют тайны, которыми женщина может поделиться только с мужчиной, которою она любит. — Она помолчала. — Есть только одна вещь, которую ты должна сделать для меня…
Порция яростно стиснула руку старшей сестры.
— Все, что угодно! — сказала она. — Только скажи! Ты же знаешь, я все для тебя сделаю!
Каролина, повернувшись, обхватила ее лицо руками.
— Верни мне моего ребенка! — прошептала она, с трудом выговаривая каждое слово. Порция похолодела. Ей показалось, она слышит последнюю волю умирающей.
Ларкин с Эйдрианом, оба верхом, застыли на вершине небольшого холма, не сводя глаз с Чиллингсуорт-Мэнора. Издалека их можно было легко принять за статуи, так неподвижно они стояли. Внезапно тишину нарушил стук копыт, и из темноты вынырнула Порция верхом на крапчатой кобылке, которую Эйдриан подарил ей на ее двадцать первый день рождения. На ней была темно-синяя амазонка из теплой шерстяной ткани и доходившие до колен сапоги для верховой езды. Непокорные волосы она туго заплела в косу, свернув ее узлом на затылке, а вокруг шеи повязала шарф, чтобы свежие отметины от клыков Джулиана не бросались в глаза.