Сегодня, решив не ездить на субботнюю экскурсию в Чикагский музей естественной истории, а также отказавшись от общения с Йеном и просмотра классного фильма, я отправилась в лес на прогулку. Офигенную Прогулку На Природе. В общем-то, особого выбора у меня не было: по заданию Далласа нам предстояло отправиться на природу и, вдохновившись ее красотами, сочинить отпадное стихотворение.
И сдать его в понедельник.
Джорджина приглашала меня погулять с ней завтра, но родители Йена приехали на собрание попечителей. Они уезжают завтра, но меня пригласили на прощальный семейный обед. Иными словами, для прогулки оставалась только суббота.
Я уже ходила на факультатив достаточно долго, чтобы понять, какой смысл Даллас вкладывает в определение «отпадности». Заданное стихотворение — в его понимании — должно каким-то образом охватывать творчество Роберта Фроста, изучаемое нами последнюю неделю: природные реалии, ясность, простота, метафизический подтекст и т. д. и т. п. Если это вообще возможно. То есть если мы специально изучали этого Роберта Фроста.
Я начала прогулку по кампусу, приглядываясь к деревьям, птицам и газонам, и всему прочему окружению. Но вместо вдохновения у меня мелькнуло желание отправиться в школьную библиотеку, найти по возможности самый старый, запыленный поэтический сборник и вытащить из забытья одно-другое готовое стихотворение. Жаль, конечно, но нет ни малейшего риска того, что благодаря энциклопедическим знаниям Даллас помнит все когда-либо написанные стихотворные опусы. Не думаю, к примеру, что кому-то взбредет в голову выдавать за свое творчество стихи некоего Джона Смита или ему подобного виршеплета, и, уж конечно, не тому, кто сам написал полсотни искренних и честных стихов. И вообще, любой плагиат грозит позором и исключением из школы. Согласно этическому кодексу Гленлейка.
Естественно, вместо библиотеки я направилась к озеру Лумис, прихлебывая воду со вкусом пластика из походной бутылки и умоляя природу подарить мне вдохновенную мелодию.
Однако услышала лишь странный приглушенный шум.
Оглядевшись, я увидела приземистый, вызывающе мощный автомобиль перламутрово-голубого цвета, с решетчатой облицовкой радиатора, похожей на разинутую пасть.
Когда машина замедлила ход и остановилась около меня, я заметила за рулем самого дьявольского красавчика.
— По общему мнению, мистер Фрост в данном случае говорил: «Середина дороги — там, где проходит белая полоса, — худшее место для езды», — процитировала я.
— Интересно, как далеко он продвинулся по этой полосе, — рассмеявшись, заметил Даллас. — Вполне вероятно, что он наблюдал за движением из-за придорожных деревьев.
— Может, потому, что он, так же как и я, не испытывал еще в полной мере лирического вдохновения от прогулки на природе.
— Вероятно, потому, что настала пора для творческого урока на свежем воздухе. — Даллас перегнулся через пассажирское кресло и открыл дверцу. — Залезайте.
Следующее, что я помню, как мы, пролетев полдороги вокруг озера, припарковались возле стайки белых дубов.
Когда вылезли из машины, Даллас сорвал желудь с одной из нижних веток.
— Попробуйте, — предложил он.
— Я же не белка.
— А вы представьте, что белка. И на самом деле такие дубы плодоносят лишь раз в четыре года.
— Разве желуди у них не ядовитые?
Даллас покачал головой, откусил кусочек желудя и оглянулся на светлые стволы деревьев.
Я тоже попробовала. Как ни странно, желудевая плоть оказалась сладкой.
— А теперь следуйте за мной.
— Далеко ли?
— В такое место, что я искал всю жизнь, а нашел совсем недавно.
Мы вышли на грунтовую дорогу, изрезанную глубокими колеями, где, как сказал Даллас, он не рискнул проехать на своем «почти новом «Чарджере 69».
Вероятно, мне следовало бы испытывать некоторую неловкость, гуляя по лесу с преподавателем, но я ее почему-то не испытывала. Ведь, пока мы гуляли, он в основном читал мне лекцию о местных иллинойских деревьях и растениях, и о символизме природы в поэзии.
— Видите? — спросил Даллас, показывая на большой серый гриб, похожий на слоновье ухо и, должно быть, ядовитый. — Он навеял мне основную идею «Двух бродяг в распутицу».
— Светлые и темные стороны природы, — добавила я, вспомнив вчерашнюю лекцию.
— Браво до гениальности, мисс Блум!
Показалось ли мне, что Даллас особенно подчеркнул слово «гениальность»? Неужели он действительно считал меня такой?