— Расскажи мне о Мойре. Я ведь могу спросить только у тебя или у бабушки.
— Твоя мать была прекрасна, но меня она невзлюбила. Многие другие… почти все, — добавил он с улыбкой, — были сговорчивы. Меня редко кто отвергал. Всем не терпелось в меня влюбиться. А Мойра была другой — Он пожал плечами — Но я заботился обо всех. И сейчас забочусь.
— И что тебя не устраивало?
— Чтобы помочь им меня полюбить, мне требовалось приноравливаться к их вкусам, привычкам, моде. Я был вынужден учиться новым танцам, читать поэтов, по которым они сходили с ума, осваивать оригами… словом, учиться тому, что умели они.
— А не проще ли было оставаться самим собой?
— Иногда я пытался. С Донией. Она другая. — Кинан осекся и, видимо, пожалел, что упомянул королеву Зимы — Но мы сейчас говорим о твоей матери. Мойра была умна. Теперь-то я понимаю: она знала, кто я такой. В то время я этого не понимал.
— А ты с ней… я хотела сказать… Я знаю, ты соблазнял… то есть…
Щеки Айслинн стали краснее яблок, висевших над ними. У нее язык не поворачивался спросить у своего друга, своего короля, своего возможного… неважно, кого, спал ли он с ее матерью.
— Нет. Я никогда не спал ни с одной летней девой, пока она была смертной.
Кинан отвернулся. Эта тема и для него была слишком щекотливой.
— Я никогда не спал ни с одной смертной женщиной или девушкой. Некоторых я целовал, но не ее. Не Мойру. Почти с самого начала она относилась ко мне пренебрежительно. Я пробовал все: чары, подарки, слова. Безуспешно.
— Вот это да!
— Чем-то она была похожа на тебя, Айслинн. Сильная. Умная. Она боялась меня. — Воспоминания заставили его вздрогнуть. — Я не понимал, почему она смотрела на меня как на чудовище. Поэтому, когда она убежала, я не стал преследовать ее. Я знал: когда она станет летней девой, то непременно вернется ко мне. Знал, что она не согласится на испытание, и позволил ей уйти.
— И что ты делал дальше? Ждал?
— Раз я выбрал ее, я не мог отменить этот выбор и найти другую. — Глаза Кинана погрустнели. — Я знал: Мойра — редкость. Как и ты. Когда я узнал о твоих особенностях, то подумал: если бы она стала моей королевой…
— Я тоже об этом думала.
Айслинн обратила внимание, что они оба говорят шепотом, хотя поблизости не было никаких фэйри.
— А может, я такая, поскольку изменения у Мойры начались, когда она уже была беременна мною?
— Если бы тогда я поступил по-другому… вернул бы ее. Все пошло бы совсем иначе! Знай я, что она беременна, тебя бы после рождения воспитывал двор. Если бы ты росла среди нас, ты не сопротивлялась бы переменам. И тебя бы так не тянуло к смертным.
Айслинн точно знала, о каком смертном идет речь, но сама не допускала мысли, что ее жизнь была бы лучше без той, смертной части. Любовь к Сету стала для нее самым лучшим и совершенным даром. Единственной любовью, какую она знала. Такое не променяешь ни на какие блага двора фэйри! Даже сейчас у нее защемило сердце. Конечно, она ничего не сказала Кинану. Во-первых, потому что он никогда не был человеком и ему этого не понять. А во-вторых, они связаны на всю вечность, и им нужно учиться сглаживать острые углы.
— Я рада, что ты этого не знал, — только и сказала ему Айслинн.
— Итак, Мойра, беременная тобой, меня покинула. В тот год у меня вдруг появилось много свободного времени, и я стал уговаривать Донию меня простить.
Лицо Кинана опять стало печальным.
— Иногда она проводила со мной вечера. Как-то мы пошли вместе на празднество и…
— От этого бывает легче?
— Ты о чем?
— Когда теряешь того, кого любишь, и… это помогает?
— Нет, — прошептал Кинан и отвернулся. — Когда я пошел к ней… после ее нападения на тебя… я думал, она меня отвергнет. Тогда бы мне было легче. Кончилось и кончилось. Но она меня не отвергла, и это оказалось еще хуже. Я думал: у нас с ней есть несколько лет счастья, а теперь… Сет исчез, но я все равно не могу по-настоящему быть рядом с тобой. Ты — моя королева. Меня не может к тебе не тянуть. Если бы у меня была хоть какая-то возможность отпустить тебя и сделать своей королевой Донию, я бы сделал все ради этого. Но такой возможности нет. И если есть хоть маленький шанс, что наши с тобой отношения станут чем-то большим, нежели дружба, я буду с тобой.
— А Дония, значит…
— Сейчас мне не хочется продолжать эту тему. Хорошо? — Он выдержал взгляд Айслинн и добавил: — Мне надо время, прежде чем я смогу говорить о ней.
— Мы с тобой пытаемся придумать, как стать счастливыми с тем, что мы имеем.
Нет, она не чувствовала к Кинану такой любви, как к Сету. Это была дружба. И тоска. Айслинн могла бы себя убедить, что двух этих причин вполне достаточно. Если будущее приготовило ей только такой вариант, она могла бы решиться. Любовь в данном случае означала боль. Интимные отношения с другом воспринимались как-то легче и безопаснее. Возможно, это был расчет, инстинктивное желание уберечь сердце от нескончаемых травм. Но такое решение не являлось исключительно эгоистичным, ведь оно бы сделало их двор сильнее. Благополучие двора имело смысл.