Тычок, тычок.
— Ты прекратишь это, Рейст?
Он всё ещё неопределённо улыбался. Чего это он сегодня так развеселился?
— Я хотел сказать, — продолжил он, когда она снова сосредоточила на нём внимание. — что со мной говорила птица…
Китиара подозрительно подняла бровь. Его фраза казалась выдумкой — но с Рейстлином вы никогда не могли быть ни в чём уверенны. Этот ребёнок был странным, специфичным. Так как он не много говорил с другими детьми, он мог разговаривать с птицами.
Но отвечают ли ему птицы? И вообще что это за птицы в это время года, в Утехе?
— Какая птица? — раздраженно спросила она.
— Коричневая птица. — ответил Рейстлин, пожимая плечами, как будто это была незначительная информация. — Кончики крыльев белые. — и тут же машинально добавил — Просто пролетала мимо, по каким-то своим делам.
— Хорошо. Что же сказала коричневая птица? — подтолкнула его Китиара, начиная принимать сидячее положение.
— Сказала, что сегодня будет экстра-специальный день.
— О, — невпечатлённым тоном ответила она. — Экстра-специально хороший, или экстра-особенно плохой?
— Хм. — глубокомысленно сказал Рейстлин. — Вероятно, хороший. Она казалась счастливой.
Старшая сестра Рейстлина стала одевать ботинки.
— Конечно, если имеешь дело с коричневыми птицами, — авторитетно добавил он. — То узнать это трудно. Они думают, что каждый день особенный. Не много нужно, чтобы убедить их.
— Оптимисты, — сухо сказала Кит.
— Угу. — согласился Рейстлин.
Она встала и окинула его оценивающим взглядом. Выражение его лица было безусловно бесхитростным, почти ангельским. И вообще Рейстлин был одарён богатым воображением.
Китиара, зевая, схватила тунику и стала одевать её через голову. Карамон — вот кто был предсказуем. Если бы он увидел коричневую птицу, то не пытался бы с ней заговорить, а постарался бы поймать её сетью или попасть в неё камнем. Услышите шумную возню — значит, там Карамон.
Утомлённая до крайности после почти пяти лет ухаживания за близнецами, забот, волнения за них и обучения как она могла — фактически, после пяти лет материнства — Китиара чувствовала, что может проспать целый месяц. Ей тело болело, она чувствовала, что её разум притупляется. Она ненавидела мысли о том, как она будет себя чувствовать ещё через пять лет.
Её мать на самом деле так никогда и не выздоровела после травмирующего рождения близнецов. Казалось, что с ней всё в порядке, по крайней мере физически, но она всё же чаще лежала в кровати, чем поднималась. В течении пяти лет она ела всё меньше и продолжала чахнуть. Её бледные светлые волосы стали призрачно белыми. На съежившимся лице Розамун её серые глаза были жутко большими и смотрели куда-то за горизонт. Куда-то в другой мир.
Какое-то время после того, как родились близнецы, за Розамун ухаживала Ярли. Но Ярли была ещё менее профессиональна и ещё менее любезна, чем её сестра Минна. Скоро она стала неприятной даже в глазах Гилона. Его семья всё ещё была должна двум сестрам-акушеркам груду денег, и не проходило и недели, чтобы Минна не заходила к ним, чтобы напомнить об этом. Добросердечный Гилон выплачивал долг понемногу за раз.
В любом случае Ярли не была способна много сделать для того, чтобы облегчить таинственный недуг Розамун. И теперь, уже в течении долгого времени, семья обходилась услугами местного целителя, толстого благожелательного человека по имени Бигардус.
Бигардус знал Розамун уже много лет и, казалось, на самом деле беспокоился о ней. Простой — Кит даже хотелось назвать его бесхитростным — целитель не важничал как Минна, и у него не было «Никогда Не Подводящих» снадобий. Он признал, что не имеет ни малейшего представления о том, что случилось с Розамун и не хвалился своими лечебными способностями. Но в то же время он снабжал семью Маджере множеством мешочков и пузырьков с экзотическими лекарствами, которые стояли на маленькой подставке около кровати Розамун. Казалось, они ослабляют её возвращающиеся боли. Бигардус приходил время от времени, чтобы проведать Розамун или понаблюдать за одним из её приступов. Он нравился Кит. Она почти что могла сказать, что с нетерпением ожидает его жизнерадостных посещений.
Розамун дрейфовала из полусна и вновь входила в него в течении многих месяцев. Время от времени она казалась безмятежной, наблюдающей за всем такими спокойными глазами, что присутствующие почти забывали, что она находится поблизости. А иногда она удивляла всех, внезапно садясь в кровати и подзывая к себе близнецов, чтобы рассказать им историю. Обычно с этим начинался один из её редких периодов, когда она казалась почти нормальной. Она могла даже встать, чтобы испечь её особенные кексы с подсолнечными семечками, которые любили Карамон и Рейстлин. Иногда она даже решалась пройтись по магазинам или прогуливалась по лесу с Гилоном.
Во время этих нормальных периодов Розамун посвящала большую часть своей драгоценной энергии близнецам и Гилону. Реже — Китиара чувствовала, что она может подсчитать сколько раз — Розамун предпринимала попытки провести время с дочерью. Наверно это было потому, что она толком не знала, как вести себя по отношению к этой самостоятельной девочке, которая большую часть времени является здесь настоящей матерью семейства. Вначале Кит страдала от безразличия матери, но не слишком долго.
Нормальные периоды Розамун заканчивались без предупреждения. Китиара, Гилон или один из мальчиков находили её рухнувшей на пол и прилагали усилия, чтобы помочь ей вернуться в кровать. Затем, на несколько кратких минут или на несколько долгих недель подряд, Розамун входила в один из своих периодов, перенося мучительные и ужасающие видения, которые всех сбивали с толку.
Фактически, только Бигардус называл это «видениями». Кит не могла предположить, что именно видела её мать. Трансы накатывали на неё внезапно. Неожиданно лицо Розамун искажалось, её руки начинали молотить в воздухе. Она могла даже выпрыгнуть с кровати с удивительной энергией и бродить по комнате, толкая мебель и ломая вещи со странной яростью. Слова, которые она произносила при этом, были перепутаны и бессмысленны. Она выкрикивала предупреждения Грегору, близнецам, самой Китиаре. Предупреждения были бессмысленной ерундой.
Однажды, впав в безумие, Розамун увидела как Китиара размахивает своим деревянным мечом и приняла свою дочь за отца девочки. Она подлетела к ней, протянула руки и выкрикнула в патетической радости:
— Грегор, ты вернулся ко мне!
Китиара всегда усмехалась, вспоминая это. Грегор ушел без единого слова уже шесть зим назад.
Если Розамун становилась слишком возбуждённой, им приходилось привязывать её к кровати. А когда она выходила из своего транса — спустя часы, дни или недели — то совершенно не помнила, что с ней было. Она откидывалась назад на подушку, истощённая телом и духом; её белые волосы, пропитавшись потом, прилипали к лицу.
После одного из этих периодов Китиара поняла, что её мать становится всё больше бесполезной и неспособной вести домашнее хозяйство семьи.
Китиара сама училась всему — готовить, шить и штопать, смотреть за мальчишками и обучать их. За исключением готовки, она, возможно, не делала все эти вещи слишком хорошо, но она их делала. И Китиара гордилась тем, что делала, гордилась тем, что продолжает переживать всё это, даже если в то же время она презирала все те домашние навыки, которым ей пришлось научиться.
Кит помнила, что когда-то давно она чувствовала что-то вроде любви к своей матери. Должно быть, это и была любовь. Что другое это могло быть? Но сейчас она чувствовала только жалость к ней. Жалость и растущую дистанцию.
— Птица! — пораженно воскликнула Китиара. Она снова посмотрела на Рейстлина, который вглядывался в неё с верхней ступени лестницы, как будто пытаясь прочесть её мысли. Она потянулась и нежно шлёпнула его по уху. — Ты говорил с птицей! Это означает…
Она пролетела мимо него и помчалась на первый этаж. Перебежав через комнату, Кит открыла одну из ставней. Через окно в комнату ворвался свет.