Сама река стала узкой, в основном шириной в сто футов, но иногда расширялась до трехсот футов. Бегемоты, крокодилы, и рыбы, и большие и маленькие — кого тут только не было. Здесь процветали длинные гладкие выдры, как и множество орлов, зимородки и цапли, аисты и стервятники. Их хриплые крики и вопли наполняли воздух.
Тарзан знал, что вдоль реки расположены местные деревни. И заселены они пигмеями итури. Эти люди жили в тропическом лесу, куда другие чернокожие не рисковали соваться.
Незадолго до заката Тарзан подобрался к одной из этих деревень — паре десятков травяных хижин. Тарзан двигался неслышно, скрываясь за деревьями, пока не оказался достаточно близко, чтобы услышать разговор туземцев. Они говорили на одном из языков банту. Это было ясно. Что было не так ясно, так это слова. Тарзан мог понять лишь немногое и не был уверен, что слова означают то, что означают похожие слова в родственных диалектах.
Кто-нибудь из туземцев знает французский или английский? У пигмеев были металлические наконечники, фабричные ткани и европейская керамика. Но это ничего не значило. Торговые маршруты могут простираться на тысячу миль. Эти люди, возможно, никогда не видели белого человека.
Хотя Тарзан не думал, что Джейн и ее похитители проходили тут, он должен был убедиться.
В итоге, решившись, он вошел в середину круга хижин. Женщины готовили и болтали. Дети играли. Мужчины пили пиво и играли в азартные игры. Почти все одновременно замерли, когда большой голый белый человек… или, возможно, призрак… появился среди них. Хотя Тарзан улыбался и обе руки были вытянуты перед ним, показывая, что он спокоен, только это не имело значения. Крича, все туземцы убежали в кусты.
Тарзан пожал плечами. Вероятно, пигмеи подумали, что он призрак или демон.
Тарзан нашел пустой керамический горшок, несомненно, предмет торговли. Он положил туда немного еды для жителей деревни, рыбу из реки и культивируемое пигмеями просо и овощи. Он взял в кусты и съел еду. После этого он поставил пустой горшок достаточно близко к хижине, чтобы его можно было легко найти, когда они вернутся. У этих людей было очень мало посуды, и горшок был очень ценным для них.
Той ночью, удалившись от реки в тропический лес, Тарзан спал высоко на развилке дерева. Вдруг, около полуночи, он проснулся. Тишина, внезапное прекращение всех неумолчных шумов джунглей, вырвала его из безмятежного сна. Тарзан сел, одновременно вытаскивая нож из ножен. Принюхался. Был очень легкий ветерок. Но этого было достаточно.
Тарзан различил едва уловимый запах. Тем не менее запах был достаточно силён, чтобы Тарзан осознал, что бен-гоутор был поблизости.
Тарзан медленно встал и потянулся, как кошка. Лунный свет струился сквозь щели в зеленом потолке листвы. Тут и там он образовывал освещенные пятна, островки света в море тьмы. Тарзан не видел ничего. Но он знал, что существо затаилось во тьме. Оно приближалось, и явно не для того, чтобы пожелать доброй ночи.
«Почему он преследует меня? — подумал Тарзан. — Что я ему сделал?»
Тарзан услышал очень тихий шорох. Это мог быть зверек, цепляющий дерево коготками. Или… Это не имело значения. Тарзан спрыгнул с развилки на сук, переворачиваясь в воздухе, чтобы ухватиться. Он отпрыгнул не достаточно далеко. Подняв глаза, он увидел, как что-то затмило луну над ним. Затем существо обрушилось на него, и Тарзан получил удар по затылку.
Этот удар выбил воздух из легких Тарзана. Нож выскользнул из его руки, упал в темные глубины. Тарзан задыхался.
Руки… не когти, а руки… сжали его горло. Зловоние ударило в ноздри. В этот момент Тарзан не мог ничего сделать. Слишком сильно он был ошеломлен.
Существо зарычало, словно медведь, от которого оно могло происходить. Но тут по какой-то причине руки перестали так сильно сдавливать горло. Кислород достиг его легких. А потом руки возобновили сжатие. Опять Тарзан не мог дышать.
Бен-гоутор зарычал еще раз.
Затем он заговорил. Одно слово только он произнес. Оно вырвалось не из человеческих уст, но оно было сформировано достаточно хорошо, чтобы человек-обезьяна мог распознать это слово.
Хелмсон отвел Фицпейджела в сторонку от туземцев, чтобы те не могли их слышать. Он рассказал ирландцу о случившемся. Но он не учел детали. Существовали определенные истины, которые ирландец не должен был знать. Во всяком случае, пока, а может, и никогда.
Фицпейджел ничего не говорил, пока Хелмсон не закончил свой рассказ. Затем он кашлянул, выпустил еще больше дыма из своей сигары, снова закашлялся и сказал: