Она нагнулась ближе к маленькому мальчику, забывая обо всем, кроме своего желания, чтобы этот ребенок выжил. Как только она протянула руку, чтобы взять инструмент, который медсестра вручила ей, что-то вдруг нашло на нее. Боль захватила ее, поглощая, проносясь через тело, как адский огонь. Она чувствовала такую боль только один раз за всю жизнь, несколько лет тому назад. Ей не удалось обнаружить причину этой боли. Тогда та исчезла через двадцать четыре часа. Теперь, с жизнью ребенка, висящей на ниточке, так зависящей от навыков, у нее не было такой роскоши, она не могла расслабиться. Боль захватила ее, скрутила внутренности и перехватила дыхание в легких. Шиа изо всех сил пыталась справиться с собой; годы тренировок, заставлявших ее отрешиться от всего, помогали справляться. Так она поступала всегда, когда ее что-то отвлекало: заблокировала боль в своем уме, глубоко вздохнула и сконцентрировалась на ребенке.
Ближайшая к ней медсестра смотрела на доктора в полном шоке. За все время работы с О'Халлорэн, она восхищалась ею, почти боготворила и никогда не видела, чтобы хирург потеряла концентрацию даже на секунду. На сей раз доктор Шиа замерла на несколько секунд так, что это заметила медсестра — настолько это было необычно. Ее руки дрожали, она вспотела. Автоматически медсестра начала вытирать влагу со лба доктора. К ее ужасу ткань оказалась запятнанной кровью. Капельки, словно бисеринки, просачивались через ее поры. Медсестра вытерла лоб хирурга во второй раз, пытаясь скрыть марлю от других. Она никогда не видела ничего подобного.
Шиа снова потребовала внимания. Медсестра проглотила все свои вопросы и возвратилась, чтобы подавать то, в чем доктор О'Халлорэн нуждалась, так что у нее не было времени подумать о странном явлении. Она давно привыкла подавать инструменты, требующиеся доктору в следующий момент, раньше, чем та просила.
Доктор Шиа ощутила незнакомое присутствие в своем уме, еще одно мгновение чувствовала, как темная недоброжелательность билась в ней, прежде чем отключила это. После чего ее внимание опять было полностью возвращено ребенку и разрезанному беспорядку, который был его грудью. Он не мог умереть. Она не может позволить этого.
— Ты слышишь меня, малыш? Я здесь, с тобой, и не позволю тебе умереть, — тихо поклялась она.
Она была уверена в этом. Она всегда была уверена в этом. Это было так, как будто часть ее объединялась с пациентами, так или иначе ей удавалось поддержать их, пока современная медицина лечила.
Жак спал еще какое-то время. Для него не имело значения, как долго это продолжалось. Голод ждал. Боль ждала. Сердце и душа предательницы ждали. У него была вечность, чтобы накопить необходимую силу, и она не смогла бы скрыться от него теперь, когда он узнал ментальный путь к ней. Он спал сном бессмертных, его легкие и сердце остановились. Поскольку Жак лежал в земле, и его тело было близко к почве, это должно было бы помочь исцелению, но все же тонкий слой досок делал ее далекой. Когда он просыпался, то терпеливо царапал стенки гроба. В конце концов, он достиг заживляющей почвы. Ему удалось сделать маленькое отверстие, чтобы уговорить его добычу приходить к нему. Он мог ждать. Она никуда не денется от него. Она была его единственной целью.
Он часто посещал ее. Днем или ночью. Это не имело значения для него. Жак больше не знал различия, имевшие значения раньше. Он жил, чтобы попытаться успокоить свой вездесущий голод. Жил ради мести. Ради возмездия. Он жил, чтобы сделать ее жизнь адом в течение своих бодрствующих часов. Жак был профессионалом в этом. Овладевая ее умом на несколько минут за один раз. Было невозможно понять ее. Она была настолько сложна. В ее мозге были вещи, которые имели небольшой смысл для него, и те несколько мгновений, которые он мог не спать, не теряя свою драгоценную оставшуюся кровь, не давали ему достаточное количество времени, чтобы понять ее.