Опомнившийся незнакомец рывком закрыл дверь. Ключ заворочался в скважине.
Вовремя. Бронированное стекло затрещало под градом ударов, но выдержало. Устояла и коробка.
Рамон повернулся к пришельцу.
— Ты сказал, что один.
В его словах и голосе отчетливо звучало недоверие. Парень в хламиде попятился. И уперся в дверь. Лишь тонкий пласт бронированного стекла отделял его от скребущих когтей, жадного урчания и клацающих клыков. Некое растянувшееся мгновение звуки беспрепятственно сверлили тишину магазина. Затем — как отрезало. Тут же раздался сонный детский плач. Успокаивающий шепот Матея…
Взгляд незнакомца что-то выражал, и Рамон пытался это уловить. Наверное, страх. Нормальное чувство — для войны.
Губы человека разлепились:
— Я был один.
— Нет! — рявкнул Рамон. — Тебе чудилось, что ты один. Существенная разница.
— Не трожь его, Никита, — Ефимыч шарил по кафелю, разыскивая обрез. Ствол обнаружился под стеллажом. — Он не виноват.
— Они могли влезть сюда. — В горле у Рамона пересохло. — К нам. К ребенку.
— Могли, — Ефимыч поднялся. — Но не сделали. Он успел закрыть дверь. Он человек.
Рамон пожал плечами.
— Это еще требуется доказать.
— Мужики… — начал незнакомец.
— Ефимыч, — Рамон не обращал на него внимания. — Дай ножик.
Кадилов фыркнул.
— Я сказал — ДАЙ НОЖ.
Со стальными нотками. С угрозой. Потому что он — лидер. Он принимает решения. И он опасается.
— Вы еще подеритесь, — встрял Леа. — Из-за этого урода.
— Я иду в Форт, — сказал чужак.
— Ничего не доказывает, — Рамон поймал за ручку стилет. — Где твое оружие? Ты ходишь в мире, оккупированном перевертами. Все кишит ими. Без оружия и шагу ступить нельзя.
— Я недавно выпал.
— Откуда?
— Из врат.
— И что?
— Меня не тронули.
— Откуда ты знаешь про Форт?
— Ниоткуда.
— Руку.
Мужик в хламиде не стал спорить. Протянул ладонь. Рамон полоснул по ней граненым лезвием. Выступила кровь. Прошла напряженная минута, а рана не затягивалась.
— Ты человек, — признал Рамон. — Извини.
Незнакомец кивнул. Сдвинулся, освобождая обзор. На улице по-прежнему шумел ливень. Площадка опустела, но где-то на периферии мелькнуло черное пятно. Чернее ночи.
Ты слишком недоверчив, Никита. Вспомни Азарода. Он спас тебя и группу, а ты… Хватит. Диаблеро нет. Иерархов нет.
Все это чушь собачья.
Половина третьего.
Все спят.
В том числе Лайет, человек с дождем в ботинке. Матраса ему не нашлось — дрыхнет прямо на полу, подстелив замысловатую накидку. Пальто, плащ… Интересный крой, не разберешь. Вышивка эта… Может, для отпугивания? Формулы там, или заговор.
Звери рыскают где-то, но не атакуют. Готовят штурм.
— Ефимыч!
Кадилов открыл глаза.
— Чего тебе?
— Не спать.
Ветеран зевнул. Помял пальцами неразгаданный кроссворд. И пошел ставить чайник.
Дождь барабанил по крыше.
А в коридоре, за стойкой, кто-то храпел.
Нет. Сопел.
Рамон вскочил, отшвырнув пластиковый стул. Ствол «аграма» взметнулся, отслеживая цель — взмывшее над кассой лохматое тело. Поджарый молодой вервольф. Никита расстрелял его одиночными. Два в грудь, один в голову. Шагнул в сторону. Тело шмякнулось на стол, разломив столешницу и раскидав фарфоровые кружки. Прокатилось еще с метр и врезалось в угол стеллажа. Упало несколько бутылок с минералкой.
Звон бьющегося стекла. Закатки.
— Твою…
Кадилов разнес голову сунувшемуся в проем медведю. Леа, скатившись с матраса, обнажил меч. Снова выстрелы — Матей палит из «Макарова» по влетевшей в зал птице. Ворон-переросток с небывалым размахом крыльев. И небывалой аэродинамикой. Переверт легко уклонялся от огня, меняя углы и высоту с проворством мухи. Леа, выполнив сальто, оказался на стойке. Взмах — и левое крыло твари отсечено. Еще взмах — красные брызги и перья. Крушение аппарата.
Рамон навел пушку на проем. Теперь — черную дыру в стене (падая, медведь сорвал занавеску). Рядом стояли Кадилов и Матей. Три ствола — в одну точку. Леа, застывший в боевой стойке, с занесенным над головой мечом. Истошно орущий Игорек…
Безмятежный Лайет.
Сидит на полу, скрестив ноги. Статуя пофигиста. Никакой он не наемник, подумал Рамон. Вообще не солдат. На кой ему Форт? Для чего он здесь, в оккупированном срезе?
— Лайет, — обратился он к новичку. — Останешься с ребенком. Попробуй успокоить.
Чужак кивнул.
— Матей, Леа — со мной. Ефимыч — держи проход.
Втроем они медленно двинулись по темному коридору. Рамон чертыхнулся, споткнувшись о медвежий труп.
— Я свет включу, — предложил заправщик.
— Не надо, — Рамон прищелкнул к «аграму» подствольный фонарик. Узкий луч всверлился в черноту. — Глаза привыкли.
Рамон свернул к черному ходу. Тщательно обследовал дверь. Переверты явно пробовали ее на прочность, но дерево, обитое листами из нержавейки и укрепленное арматурной решеткой, выдержало.
Выстрел.
Крик.
Подсобка.
Рамон бегом преодолел отрезок, отделявший его от провала в загроможденное ящиками помещение. Луч заметался, выхватывая то пластиковый контейнер, то корчившуюся в предсмертных судорогах рысь, то зажимающего горло бледного Матея. Леа с мечом у стремянки. Распахнутый в ночь люк. На крышу. Вот откуда они лезли. Шатались над головой, гремели жестью, а Никита не мог взять в толк — что за звуки. Гадство.
Он склонился над заправщиком. Тот что-то пробулькал. Не жилец…
Рамон шагнул к стремянке. Под подошвами неприятно хлюпало.
Переглянулся с Леа.
Два прыжка — и китаец на крыше. Рык. Глухие удары. Возня. Рамон не ждет — взбирается по стремянке, подтягивается, не выпуская оружия, перекатывается на колено. Занимает позицию.
Дыхание.
Развернуться — выстрелить. Трое слева. Очередь. Перезарядить обойму. Отрезки, фрагменты, куски действительности.
Моменты боя.
Рамон осознал, что стоит посреди крыши, мокрый, под унылым косым дождем, сжимая обеими руками пистолет. В пятнадцати шагах от него — припавший на одно колено силуэт Леа с изогнутым отростком, торчащим из спины — мечом. Запоздалое понимание — напарник держит клинок обратным хватом… Мертвенные, синюшные отблески неоновой вывески. Бесформенные тела — иные уже обретают человеческую форму.
Рамон осторожно, чтобы не поскользнуться, побрел к китайцу.
— Ты как?
Леа выпрямился.
— Ничего. Отбились.
Рамон приблизился к краю крыши.
Бассейн перед магазином пуст. Влажно поблескивают стойки, поддерживающие навес над заправочными автоматами.
— Ну, вы, блин, даете, — в дыре люка нарисовалась голова Кадилова.
— Тебе чего, Ефимыч? — Рамон вглядывался во тьму. Оборотни либо отступили, либо затаились.
— Сваливать надо.
— Рехнулся?
— Генератор сдыхает, мужики. Топлива в доме нет.
Рамон рефлекторно выключил фонарь.
— И что?
— Как что — без света останемся.
— Ефимыч, не дури. Мы держим крышу. По-другому внутрь не влезть. Подождем до утра.
— А патронов у тебя хватит?
Рамон прикинул. И помрачнел. Основной боезапас хранился в багажнике джипа. «Чероки» в гараже. С собой у него коробка двенадцатого калибра (для помпы) и ни одной обоймы для пистолета. За исключением той, что он недавно вогнал. И почти на половину расстрелял. Вот же Ефимыч… Тактик хренов.
— Ладно, — Рамон сдался. — Твой план?
— Берем всех и дуем к гаражу. Дальше — по проселку, лесом. К военной базе. Тачку им не догнать.
— Почему к базе?
— Сам посуди. Шоссе перерыто, а через город — гиблая затея.
Рамон подумал.
— Согласен.
Дождь едва моросил.
Шум водопада в канализационной решетке…
Они идут к гаражу. Авангард — Ефимыч, надвинувший на глаза тепловизор, в одной руке обрез, в другой стилет; губы шевелятся, читая охранную молитву. За ним — Лайет, держащий за руку Игорька. Замыкает Леа. Рамон чуть в стороне, в каждой руке по стволу. Наемники… Кучка испуганных беженцев. По крайней мере, так они выглядят со стороны.