Пятница
(Рассказ старика)
Это было лет пядьдесят назад.
На одной из московских фабрик работал крестьянин Егор Иванов. Человек он был непьющий, рассудительный и поэтому после пяти лет работы сколотил себе малую толику деньжонок. Пять лет не виделся он ни с женой, ни с отцом, ни с матерью и вестей от них не получал. Наконец надоела ему Москва, фабричное житье, захотел он побывать в своей стороне, завести свое хозяйство и, если удача пойдет, то и совсем остаться в деревне. Попросил он у хозяина расчет, простился с приятелями и в самый разгар лета отправился в путь-дорогу.
Быстро докатил он по железной дороге до своей станции, слез и до деревни пошел пешком: недалеко было, всего семнадцать километров, да и давно уж очень не видал он зеленых родных полей и лугов.
Привязал Егор сумку на спину, вырезал крепкую палку — на всякий случай — и пошел. Шел он по знакомой стороне, каждая былинка ему вспоминалась, и от радости дух захватывало… Однако во время дороги Егор Иванов кое о чем и другом подумывал: думал он о своей деревне Прикобыловке, о жене, о хозяйстве.
«Какие-то, — думал он, — порядки по дому идут там, не умерли ли. Ну, как сгорели? Ну, как да грех какой случился?»
Крепко раздумался он, так раздумался, что даже жутко стало середь чистого поля степного… Целые семнадцать километров он нигде не вздохнул ни разу, в кабак не зашел, с встречным человеком в разговор не вступил. Все шел да поспешал… Вот показалось и родное село; из-за крыш завиднелась зеленая колокольня, — как есть прежде была; и стрижи с щебетанием, да галки с карканием вокруг ее креста, как и прежде, играют в хорошую погоду. Глянул Егор в тот бок, где изба его стояла, подумал;
«Вдруг — нет избы-то? Ан, изба-то, как живая, стоит..» Тут только Егор вздохнул свободно и смело вошел в сельскую улицу…
Долго ли, коротко ли протянулось время, — москвич с первого началу все гулял, да угощал, да подарки дарил: жене подарил ситцу московского на два платья да бусы стеклянные; свояченице — платок головной, а матери принес белого миткалю на повязку: в этой повязке старушки в церковь ходят на светлое воскресенье, в этой же повязке их и в гроб кладут. Шли так-то сначала радость да пирование, — однакоже пора и делу быть. Помаленьку да помаленьку начал Егор входить в хозяйство: там ворота приладит, тут вставит новое стекло; на задворках повалился весною в половодье плетень. Егор поднял его, выпрямил, новые колья забил, — стал плетень хоть куда. Целые дни принялся он вокруг дома хлопотать; то молотком стучит, то топором рубит, то пилой пилит.
Раз он этак-то мастерил разные дела с раннего утра, утомился и вошел со двора в избу отдохнуть; вошел в избу-то, ан, глядь, а бабы-то (четыре бабы у него в семье были) сидят себе по лавочкам, зевают да охорашиваются.
«Что за чудо, — подумал Егор, — ныне, кажись, пятница, будни, а бабы мои ровно бы в праздник прибрались, в наряды нарядились и бездельничают?»
— Вы бы, любезные, — говорит он бабам, — на дворе хоть маленько подсобили убрать…
— С великим бы, Егор Иваныч, удовольствием помочь тебе сделали, — отвечают бабы, — ну только никак не можем мы преступить закона.
— Какой это закон такой, позвольте у вас узнать, чтобы, например, в будний день не работать?
— А такой, что нынче на дворе-то пятница. У нас испокон веку такой закон установлен, что в пятницу, боже избави, работать — грех… Мы бы тебе, Егор Иваныч, от всего сердца угодили и сами это явственно понимаем, — ну никак не можем… Святую Прасковью-Пятницу прогневим…
Стали тут бабы наперебой ему рассказывать, какие случались несчастья с теми, кто осмелился работать в пятницу: все пожары да смерти случались, да другие страшные беды.
В ответ ихним разговорам да рассказам стал и Егор Иваныч доказывать им ихнюю глупость:
— Как же это работа может быть грехом? и кто и где это видел, чтобы в пятницу всем сидеть, сложа руки? Гулящих дней, праздников-то церковных, у нас и так девать некуда, а вы еще лишний праздник выдумали… Когда же мы работать-то будем?..
Долго говорил Егор об их глупом поступке, — бабы все слушали и под конец сказали: