Блюдо за блюдом исчезали в его огромном брюхе, слепые и глухие женщины наполнили залу тыканьем и болью.
-Кроме птиц, я глотал еще и кроликов, поэтому женщины могут не бояться, что я устану! Собирайте глаза в сундуки, я буду кушать их на досуге. Ну что птицы, вы сыты? Нет, вы слишком соскучились за едой, а я за весельем. Продолжаем!
Музыканты падали от усталости, улыбки стали похожи на старые сапоги, а смех на плесневелую муку. Хитрые стали падать под стол, притворяясь пьяными. Их застрелили. Ручейки крови сложились в реку, по ней пускали кораблики из отпавших херов. Красиво. И весело. Доложили, что храм скоро будет достроен. Вдруг крик. В залу ворвалось несколько. Они держали на руках тело с расковырянной грудью. Вой и посыпалась штукатурка. Кузенкин хотел встать, но не смог, так был наполнен. Он знал, что убьют, но даже не обеспокоился. Понял, что сердце стало действовать и богам действительно все равно. Пусть, ему наплевать, ему хорошо.
-Мы сразу поняли, что он врет! Посмотрите на кровь в которую он вымазан! Разве это кровь человека! Это кровь бога, она не густеет и она вопиет об убийстве! Мы долго боялись, но мы вошли в комнату и нашли тело бога!
Плач, крики, рвание волос и царапанье душ. Горе поселилось внутри и стало выбрасывать из тел уже не нужные внутренности. Даже слепые женщины затихли, придавленные нагрянувшей бедой. Руки толпы дрожащими телами потянулись к чявкающему человеку. Волны жира вывалились из одежды и юбкой до колен опоясали Куземкина.
-Куда ты дел душу бога! Верни нам душу бога! Оживи его!
Засмеялся и рыгнул двумя струями сразу.
-Бог мертв. Я убил бога. Я много убивал людишек и я убил бога.
Тишина прорезала воздух. Даже глухие женщины услышали ее и стали плакать, готовясь к неминуемой смерти.
-Не ври, бога нельзя убить, бог бессмертен. Ты забрал его душу и спрятал. Отдай.
-Я убил его и съел сердце. А глаза не ел, я не хочу пустоты внутри Тысячеголосый крик и снова посыпались куски неба. А ножи впились в жир богоубийцы, долго кромсали, углубляясь в глубины чрева. Несколько человек погибло под завалами сала, но остальные пробили броню и утонули в потоках слизкого безобразия. Целое озеро полупереваренной пищи и странных созданий. Состоящих из пупырчатой кожи и задниц. Живые в ужасе отпрянули от чудищ, а те дергались и хрипели. Кое-кто услышал в этих хрипах птичье пение, но у птиц есть крылья и клюв, а не только задницы. Перебили, разворошили кучу, но сердца не нашли. Уже переварилось. Выволокли мерзость на улицу и закопали. Отнесли тело бога в только что отстроенный храм из небесных камней. Убрали прочие тела из залы. Но всю жизнь не пробегаешь. Люди остановились и страх догнал их, страх скрутил в бараний рог и бросил на землю. Бога не стало, они были одни перед бездной, и никто не защитит, никто не укажет, не приструнит и не накажет виновных. Они сироты. Они упустили собственное счастье. Слюни сожалений покрывали людей и кончились волосы, чтобы рвать. Первый засунул дуло в рот и нажал на курок. Фонтан красных брызг, новые фонтаны, смерть танцевала вальс и духа испускалось столько, что много уходило не оприходованным. Безоружные брали оружие у мертвых и повторяли их действия. Люди бежали за богом, боялись отстать и не верили, что спасение так легко. Бог поведет их в новую землю обетованную, даст новый закон и будет царство божье для людей; для избранных не пожалевших жизни. Большинство умирали как все. Если и не правильно, так в толпе не страшно.
Через несколько дней в город вошли войска и увидели горы трупов. Обвинили в содеянном врагов и наградили пленных свинцом. Мертвых похоронили, город сожгли, чтобы зараза погубившая его жителей не распространялась дальше. В огне уцелело только удивительное сооружение из камней небесного цвета. Прозрачных камней, сквозь которые было видно тело человека с развороченной грудью и лицом, покореженным разочарованием. Через время сооружение было закрашено в серой цвет и всем сказали, что это простая скала, волноваться нечего.
1999 г.
ВОЗМЕЗДИЕ
Гена Теплов, человек 23 лет, среднего телосложения и романтик по натуре, возвращался со свидания и наслаждался мыслями о любимой и первым весенним теплом, пропадающим в тени, отчего еще более приятно под лучами. На юноше было одето модное зимнее пальто, немного неуместное для весенней погоды и легких туфель, но что делать, если кожаная куртка повидала слишком много и теперь не подходила для встреч с подругой, притом в этот раз. Впрочем, Гена редко расстраивался по поводу материальных проблем, потому что, во-первых, жил с зарабатывающими родителями, во-вторых, после института работал сам и денег более-менее, чаще менее, но хватало, в-третьих, и главное: он был большой мечтатель и к реальному миру стремился не особенно, отдавая предпочтение своему. Поэтому Теплов мог до мая ходить в зимних ботинках, месяцами появляться на работе в одних и тех же брюках, пока мать насильно не забирала их на стирку. И не то чтобы он не мог купить туфли, или не было других брюк. Просто ему было все равно. Слишком далеко он был в своих мечтах от маленького городка, где тупость и воровство правили свой вечный бал. Думать о таком он не хотел. Другое дело талантливый музыкант (Гена неплохо играл на пианино), полные залы восторженной публики, корзины цветов, записочки от поклонниц, помощь молодым талантам. Или например великий теннисист (Агасси, вон тоже невысокий), миллионы призовых, дом во Флориде и по мощь больным СПИДом. В крайнем случае, знаменитый литератор, как минимум Букер, стотысячные тиражи, квартира в Париже и любовница марокканка. Только вот возможности для благотворительности малые, а это для Гены было очень важно. По его мнению безнравственно быть богатыми и не помогать тем, кому в жизни не повезло. Да и в газетах не на пишут, что мол такой-то, талант в своей сфере, умница, жертвует энскому детскому дому столькато тысяч долларов для покупки компьютеров. Теплов чуть не плакал от умиления, когда думал о своих будущих поступках. Еще хорошо было помечтать о том, что неизвестные элодеи сломают ему руку или украдут только законченный роман, и того лучше обвинят в плагиате или в торговле наркотиками. Все поначалу отвернутся от него, даже невеста чуть засомневается, но он, собрав свою волю в кулак, покажет величину своего таланта и невиновности. Рука срастется и он выиграет конкурс или турнир, в суде своей волнительной речью, с глазами полными слез, он докажет свою правоту и слава его загремит с новой силой. Покинувшие его, вновь придут, но он не будет мстить, а лишь гордо посмотрит в их бегающие глаза и, полный справедливого негодования, отвернется, чтобы сжать в объятиях верную любимую, неизменно прекрасную и душой и телом. Хотя раз в день переживал Гена эту историю, где менялись лишь детали, и всякий раз слезы умиления появлялись в его карих глазах. Теплов был настолько погружен в свои мечты, что и учился, потом работал, как в тумане. Относительно своих музыкально-спортивно-литературных способностей, то он, как и раньше, неплохо играл на пианино, скверно в теннис и никак не мог закончить две мистико-сюрреалистические повести, начатые еще в школе. Гена не стремился тренировками достигнуть успехов. В его мечтах, опытный специалист, случайно приехавший в город, замечает в местной пыли алмаз его таланта, который уж затем отшлифовывается тренировками в брильянт. Чемпионам разминка не нужна, такова была позиция Гены и он доказывал ее своими мечтами. Неизвестно, как долго бы продолжались эти забавы для ума, но вдруг прекрасный мир его мыслей дал серьезную трещину и пал к ногам одной русоволосой, немного курносой особы, звали которую Таня. Несколько дней после первой встречи, он ходил оглушенный ее глазами, улыбками, смехом и даже тем, как она поворачивает голову. О привычном больше не думалось, все мысли о ней, ее волосы, тонкие кисти, похожий на персик затылок, которого он не видел, но почему-то часто представлял. Со старыми мечтами было покончено, их место заняли новые, и во всех их была она. Но куда лучше, чем мечтать, оказалось быть рядом с нею. Это была первая любовь Гены и он буквально бросился в нее. Может будь у него какой опыт в любовных делах или поменьше романтики, он бы заметил некоторую холодность горячо любимой Тани, ее раздражительность в ответ на его заботы, наконец сонм одноклассников часто звонивших ей, писавших по выходным с ней какие-то курсовые. Но хотя Гена был убежден в порочности мира, Таня стояла в стороне от грязи, была вознесена на высоту его подруги, почти жены. Теперь, как раньше о славе и деньгах, он думал о брачном счастье, идиллии состоящей из детского смеха(он любил детей), путешествий всей семьей и святая святых – спальни, откуда были изгнаны все поклонницы и марокканки, и куда он вносил безумно нежную Таню исключительно на руках.