Болезненно восприимчивый к текучести времени, его загадочной необратимости, Бунин стремится найти в нем «окно», возможность прорыва в причинно-следственной цепи событий. Героиня «Холодной осени» (1944), проводив на германскую войну, на скорую гибель своего жениха, много потом мыкала горя: торговала в восемнадцатом подержанными вещами на Смоленском рынке в Москве, зимой двадцать первого отплыла в ураган из Новороссийска в Турцию, побывала в Болгарии, Сербии, Чехии, Бельгии, Париже, Ницце. Но она убеждена, что вся дальнейшая карусель событий, безостановочный «бег» — это лишь дурной сон, от которого нужно проснуться к «настоящему», к встрече с погибшим женихом. Рассказами-снами, рассказами-виде́ниями, разрушающими самую структуру времени, выглядят некоторые произведения из книги «Темные аллеи».
Когда происходит действие рассказа «Поздний час», быть может, одного из самых показательных в этом смысле? «Ах, как давно я не был там, сказал я себе. С девятнадцати лет <...> И шли и проходили годы, десятилетия. И вот уже нельзя больше откладывать: или теперь, или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо, час поздний и никто не встретит меня». У рассказа точная дата: «19 октября 1938». Именно тогда, из далекого Грасса, отправляется «он» в свое странное путешествие. Однако разве это только путешествие в прошлое, в «пятьдесят лет назад»? В июльской ночи все кажется знакомым, прежним — «одно было странно, одно указывало, что все-таки кое-что изменилось на свете с тех пор, когда я был мальчиком, юношей: прежде река была несудоходная, а теперь ее, верно, углубили, расчистили...». Сон наяву продолжается. Неземным холодом веет от призрачного города, где уже умерли все — отец, мать, брат любимой, пережившие ее, но дождавшиеся своего срока, все родные, приятели и друзья самого рассказчика. А он продолжает идти мертвым городом, выходит к кладбищу, к «ее» могиле, на которую «дивным самоцветом» глядит «невысокая зеленая звезда».
Время остановилось. Сюжет развивается «в пустоте», произвольно переходя из одной временно́й плоскости в другую, разворачиваясь как бы в «неэвклидовом» пространстве. Убежденный отрицатель всяких «новых» веяний, Бунин неожиданно сближается с «крайними» представителями западного реализма XX века, продолжавшими заветы своих учителей и уже изменявшими им в направлении модернизма.
В чрезвычайно трудных условиях эмиграции бунинский талант не закостенел в отчаянии и тоске, но и, стесненный, отрезанный от родины, продолжал поиски нового. Можно даже сказать, что именно в зарубежье личное, идущее непосредственно от Бунина, стало прорываться в его произведениях сильнее и явственнее, чем прежде. За годы одиночества, воспоминаний, медленного, но, как могло казаться тогда, надолго окружившего его забвения, в бунинском творчестве произошла концентрация внимания на нескольких коренных проблемах — любви, смерти, памяти о России.
Книга «Темные аллеи» — ярчайшее тому доказательство.
Передавая ее журналисту Андрею Седых для публикации в США, Бунин сказал:
— Это книга о любви с некоторыми смелыми местами. В общем, она говорит о трагичном и о многом нежном и прекрасном. Думаю, что это самое лучшее и самое оригинальное из того, что я написал в жизни...
Часть первая
Темные аллеи
В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый.
Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы.