Но нелегко добытое формально-юридическое равенство не искоренило, не сняло расовую проблему, ибо, конечно же, осталось неравенство социально-экономическое, а оно уходит корнями в систему капиталистических отношений. По-прежнему разителен разрыв в жизненном уровне, доходах, образовании черного и белого населения, по-прежнему черные «геттоизированы» в самых худших городских кварталах, и среди них самый высокий процент безработных. Но помимо фактора материального, не менее существен и фактор моральный, о котором хорошо сказал американский социолог Кеннет Кларк:
«Трагическим аспектом расовых предрассудков было то, что негры начинали верить в собственную неполноценность…»
История и современность, романтико-героическое прошлое и бездушно-прозаическая буржуазная практика сегодняшнего дня — эти два плана своеобразно перекрещиваются в новелле «Старый форт», одной из лучших в сборнике. В ней удачно используется прием ретроспекции, она населена интересными колоритными характерами. Вопрос о положении негритянского населения включен здесь в широкий исторический контекст.
Собственно, в новелле отразилось важное событие — шумно отмечавшееся в США в 1976 году 200-летие американского государства. Это дало повод для броских патриотических манифестаций, стимулировало целый поток исторических и беллетристических сочинений, в которых в духе апологетики американизма истолковывался долгий и многотрудный путь страны. Тогда же появилось и немало откликов в ином, полемически антиофициозном и антиконформистском плане, обнажавших неприглядные факты прошлого: таковы роман Джона Хероси «Заговор» (1972), пьеса Джона Апдайка «Смерть Бьюкенена» (1973), историко-политические романы Гора Видала «Бэрр» (1973)[3] и «1876» (1976).
Откликаются на юбилей и «отцы» города в новелле Гулева. Они, также «…захваченные волной преклонения перед недавним прошлым страны», щедро отваливают средства для восстановления единственного в городе реликта истории — старого форта. Он вырастает в рассказе до символа эпохи пионеров, поры дерзаний, личной инициативы, всеобщих надежд, рожденных освоением свободных земель на Западе, — эпохи, вызвавшей к жизни специфический литературный и кинематографический жанр, так называемые вестерны, когда казалось, что американская мечта о свободе, равенстве, изобилии для всех может быть реализована. Ныне отреставрированный и подкрашенный форт и весь исторический антураж, с ним связанный, — с игрушечными солдатами, барабанами и флейтами — не более чем бутафория, временная декорация для очередного идеологического «шоу». Пионерская эпоха, ее дух, а главное, ее идеалы превратились в камуфляж, ибо они безнадежно оторваны от реальности, в которой демократия извратилась и переросла в плутократию.
Ощущение внутренней фальши организованного в старом форте празднества во многом достигается благодаря тому, что оно дано в новелле через восприятие негритянки Эдмонии Мурхед, единственной черной, которая словно бы исподтишка наблюдает происходящее. Это интересно задуманный образ. Трудолюбивая, наделенная огромным запасом душевной доброты и бескорыстия, «черная, как антрацит», она становится олицетворением своего народа, лучших его качеств, и одновременно — его униженной доли. Кажется, что сквозь ее душу прошла вся история негров. Она чувствовала ее «по горячим толчкам своей крови», «слышала забытые напевы и предания», видела изнуряющий труд на плантациях, а потом великий исход черных в города Севера», когда, как пишет Д. Гулев, города «чернели». Но и там, в городских гетто, они не стали хозяевами, превращаясь в «придаток промышленности», выполняя самую грязную работу. Они творили изобилие страны, но получали лишь малую толику от этих богатств. Так формальное равенство обнажало свою иллюзорность. И Эдмония, чернокожая, была частью судьбы своих чернокожих собратьев, которых всегда лишали права быть полноценными участниками исторического процесса. У нее много общего с героем заключающей сборник новеллы «Солнечная зона» Состром Сипиоу, и главное — сознание своей второсортности. Она «знает свое место», ибо в глазах белых она — «черная обезьяна». Даже в ее искренней привязанности к белой девушке Сьюзан Кей остается налет неравенства, и там ей уготована, в сущности, функция прислуги.
Облик Эдмонии, с ее одиночеством, непосредственностью, способностью к искренней преданности, отмечен психологической достоверностью. Пребывая у самого подножия социальной пирамиды, она простодушным и одновременно трезвым взглядом видит общество, в котором все измеряется деньгами и престижем. Общество «равных возможностей», в котором, однако, столь явственно просматривается своя социальная иерархия, лицемерие которого воплощается в импозантной фигуре многоопытного политикана и демагога мэра Рикоуэра Эйблера. И эпизод столкновения Эйблера с Лейардом Грэйвсом — Эдмония наблюдает его случайно — служит и для нее очевидным уроком: в мире белых те же социальные перегородки, то же неравенство, какое она привыкла испытывать на себе.