Нагревшиеся бревна частокола опьяняюще пахли смолой, свежей древесиной, скипидаром, теплый воздух еле заметно струился над зеркальной поверхностью Хуайт-ривер. Густой затаенный рокот горячих машин все приближался, передаваемый не столько по воздуху, сколько по пересохшей гудящей земле. Вдруг неизвестно откуда послышался настойчивый, непрерывный сигнал — пронзительный металлический звук, словно рассекший синеву. Сразу же как по команде колонна зашумела.
Смолкли барабаны и флейты. Звонко пропели трубы, потом одновременно загрохотали все барабаны, пронзительно взвизгнули флейты — и будто раскололись безмятежные прерии вместе с еще более безмятежным небом над ними.
Широко раскрыв рот, Эдмония зажала ладонями уши, безмолвно замерев перед внезапной и страшной, мгновенно возникшей в ее голове мыслью: взорвалась вся местность с восстановленным фортом и городом, прериями и далями за горизонтом, который она никогда не пересекала, что она действительно взорвалась и повсюду булькает неукрощенная и неукротимая, черная, как антрацит, страшная магма, вздымаясь над огненно-красным ядром земли.
— Эй ты, черная обезьяна! Слышишь? — злобно крикнул кто-то из форта. — Слезай оттуда!
Но Эдмония не слышала.
Неистово грохотали барабаны, трепетно попискивали флейты, и она действительно не слышала. Иначе, конечно, спустилась бы.
Она знала свое место.
Он был огромен, ее брат. В отличие от Эдмонии, у которой была впалая грудь и подтянутый живот, Абрахам, особенно в последние годы, когда женился и стал отцом большого семейства, раздулся, как бочка. Он любил поесть — а Кизи умела вкусно готовить, — пил пиво, покупая его целыми ящиками по дюжине бутылок. И на работе не утруждал себя — он был священником. Самое большое беспокойство изредка приносил ему проигрыш в гольф. Разумеется, от столь беспечной жизни Абрахам и располнел. Но он был высокого роста, крепок, крупной кости, и потому полнота его не обезображивала, а прихожанам-баптистам такая импозантность даже нравилась. Они преисполнялись почтением при виде столь представительной фигуры. Одежду Абрахам носил только коричневых тонов. Из-под темно-шоколадного цвета рубашки виднелась белая полоска подворотничка — всегда чистого, без единой складочки. Единственного в городе черного священника знали все цветные, чем Кизи и Эдмония очень гордились.
В свободное от церковных дел время Абрахам тоже надевал коричневую рубашку, но с открытым воротником, и тогда неизменно вешал на широкую грудь распятие — огромный крест темного дерева, инкрустированный тонкими чешуйками перламутра, которые излучали неясное нежное сияние сокрытого в морских глубинах света. Так он одевался, когда выходил из дому с Кизи и детьми, часто в сопровождении Эдмонии, на воскресные школьные утренники или на доступную всем площадку для игры в гольф, где за соответствующую плату можно поиграть, не состоя ни в каком клубе, не имея даже собственных клюшек и мячей.
Спортивная площадка была на самой окраине города. Многие жители отправлялись туда не только поиграть, но и посмотреть, как развлекаются другие, поесть в уютном ресторане, выпить в баре любимого напитка, зайти в зал для игры в кегли. Улицы в такое время пустеют, лишь проносятся, нарушая тишину, редкие машины. Даже полицейские останавливаются, любезно предлагая одинокому пешеходу подвезти попутно.
Оставив машину на просторной стоянке перед площадкой для гольфа, Абрахам вел свою семью и Эдмонию через ярко освещенный магазин, до отказа набитый всем необходимым для этого разрекламированного вида спорта, на который работала целая отрасль национальной промышленности. Чего только не было там на прилавках — и пестрые кожаные и пластмассовые сумки на колесиках с полным комплектом или с одной клюшкой всевозможных моделей и марок, брюки из эластика, юбки, рубашки и блузки, мягкие и удобные фланелевые костюмы, ворсистые носки, различная обувь с шипами для устойчивости, шарфики, спортивные кепи, очки, перчатки, мячи, самые различные пособия, специальные брошюры и журналы по гольфу, которые можно полистать бесплатно около бара за стаканом какого только пожелаешь напитка или просто ледяной воды с теплым или холодным бутербродом, пока выбираешь себе что нужно или же рассеянно смотришь в сторону ярко освещенного мощными прожекторами огромного поля, на котором время от времени сверкают, как одиноко падающие звезды, издалека посланные мячи. Вечером, разумеется, играть было нельзя. Только любители сильных ударов отправляли по одному-два шара в серебристую даль. Бесчисленное множество снежно-белых шаров мальчики, обслуживавшие площадки, собирали в свои тележки на рассвете — до того, как приедут первые любители гольфа, в основном женщины, пожилые и средних лет, успевшие вовремя справиться с домашними делами.