В дверях кто-то остановился, заслонив свет. Рикоуэр Эйблер мгновенно отпрянул.
Стоя в дверном проеме, Лейард Грэйвс заглянул в кухню. Как и Рикоуэр Эйблер пятью минутами раньше, он несколько секунд подождал, пока глаза привыкнут к сумраку кухни, но ему явно не хватило терпения — он ступил вперед и в изумлении остановился.
Видимо, он знал, что в кухне был кто-то еще, но не предполагал, что это может быть именно мэр.
Все трое стояли молча.
Затем Сьюзан Кей бочком прошмыгнула мимо Лейарда Грэйвса и будто растаяла в ослепительном блеске за дверью.
Мужчины остались лицом к лицу. Рикоуэр Эйблер был выше ростом, надменный, настороженный. Лейард Грэйвс — спокойный, но не совсем уверенный в себе, выжидающий. Эдмония рассматривала их профили, четко вырисовывавшиеся на солнечно-золотистом фоне, чувствуя усиливающуюся между ними напряженность, и ее вновь охватило сокрушающее, тяжелое и неспокойное чувство: вот, она видит их, все понимает, слышит их голоса, по сама для них как бы не существует…
— Я думал… — первым нарушил молчание Лейард Грэйвс. — Думал, — повторил он и беспомощно развел руками. — Зашел посмотреть и…
Рикоуэр Эйблер наблюдал за ним с иронией в пристальных серых глазах и с легкой усмешкой, скрытой в уголках губ.
— Вот так! — простонал Лейард Грэйвс, и Эдмонии стало жаль его и даже немного стыдно, что он ей иногда нравился и она втайне восхищалась им.
— И видели? — холодно спросил Рикоуэр Эйблер.
От прежней теплоты в его голосе не осталось и следа — напротив, в приятном тембре звучали металлические холодные нотки.
Лейард Грэйвс молчал.
— Видели, спрашиваю? — твердо повторил вопрос Рикоуэр Эйблер.
Глаза молодого Грэйвса забегали.
— Видели. Но вы не очень-то сообразительны, — продолжал Рикоуэр Эйблер. — Ведь если бы вы подумали, то должны были бы догадаться, что я знаю о ваших домогательствах. И если вы и впредь будете несообразительным, я вас… раздавлю.
Лейард Грэйвс сжался, как от удара.
— Раздавлю вас, Грэйвс! — подчеркнул Рикоуэр Эйблер тихо, почти без всякого выражения, но именно потому голос его звучал зловеще. — И вас, и вашего брата, запомните это!
— Мистер Эйблер! — задыхаясь, проговорил Лейард Грэйвс. В одно мгновение его лицо осунулось, щеки обвисли. — Я думал, что… — Он замолк, словно даже боясь произнести имя Сьюзан Кей. — Думал, она с молодым Айвором Игоном…
— Не ваше дело, Грэйвс! С Айвором Игоном или с кем другим — вас не касается, запомните.
— Хорошо, — Лейард Грэйвс покорно пожал плечами.
Со своего места в глубине узкой кухни Эдмония видела его гривастую голову и мощную шею. Рядом с сухой фигурой мэра молодой Грэйвс уже не казался ей ни таким стройным, ни самоуверенным, ни таким властным, как прежде. Только что Рикоуэр Эйблер продемонстрировал свою власть над Сьюзан Кей, но то был поединок между равными — белыми людьми, англосаксами, баптистами, в котором проявилось мужское превосходство человека богатого, сильного и действительно властного. Эдмония готова была его возненавидеть, если бы могла отделаться от ощущения, что девушка сама желает этой мучительно-сладостной неволи. Вот ключ к ее словам о том, что прекрасное — всегда печально, неожиданное — знакомо. Мужчине Сьюзан Кей могла противопоставить лишь женскую беспомощность — о, это была очень древняя игра, неиспытанное блаженство которой Эдмония чувствовала всем своим существом, всей своей кровью.
Сейчас же против мужчины стоял другой мужчина. Опять проявлялась их извечная вражда, в которой негритянка приняла сторону более совершенной, цельной личности, так как масоны из могучей ложи «Вольных каменщиков» всегда имели превосходство над выскочками из «Великого Востока». Ее охватил гнев, но гневалась она не на Рикоуэра Эйблера, а на Лейарда Грэйвса. Можно было, думала она, понять и оправдать страх и покорность бедного чернокожего — ничтожного и не имеющего ни малейшей возможности уцелеть в этом мире белых людей. Но малодушие здоровенного Лейарда Грэйвса вызвало у нее отвращение, словно к большой грязно-коричневой черепахе, в которую стрелял Джо-Джо Моизес. Рикоуэр Эйблер был господином, Сьюзан Кей — госпожой, пусть и бедной. А Лейард Грэйвс — всего лишь лакей с господскими манерами. И верно, поэтому Эдмония с ненавистью думала о нем и ему подобных. Будто сама природа ставила сейчас друг против друга этих белых мужчин, чтобы восстановить в ее глазах равновесие и дать почувствовать одну истину: на земле нет и не может быть другого вида человеческих существ, кроме свободных людей, властвующих только над самими собой.