По мере того как самураи становились все более "прирученными", гротескные наказания отступали на второй план, и преобладали представления о доброжелательности, происходил рост беспорядка и насилия. Другими словами, рассуждая о "приручении" или "цивилизации", мы должны спросить, кого приручают в процессе цивилизации; и, в зависимости от того, как определять "насилие", действительно ли в Европе или, в данном случае, в Японии было меньше насилия, несмотря на видимость более "цивилизованного" поведения и отсутствие "войны"? Более того, были ли люди в Европе столь жестокими до процесса цивилизации? И точно так же, неужели самураи были настолько агрессивны, и их честь требовала насилия, что их вообще нужно было укрощать? Аргумент "эпоха мира", возможно, просто неверно оценивает идеологические претензии режима Токугава, который рекламировал себя как провозвестника мира, преувеличивая варварскую природу воинов до Токугава. Самураи Токугава могли быть более жестокими, чем их предшественники, несмотря на отсутствие макронасилия. Даже приведенный Икэгами пример типичного воина низкого ранга, относительно бедного самурая по имени Бундзаэмон, который вел скромную жизнь, "не переставал записывать в свой дневник разговоры о городе, все местные убийства, любовные самоубийства, преступления страсти, сексуальные скандалы или акты мести. Он также с нетерпением ждал возможности испытать свой меч на трупах в рамках обучения владению мечом".
В XVII в. нередко в программу обучения самураев-подростков входило убийство бродячих собак, а затем отработка навыков владения мечом на преступнике. Отказ обезглавить преступника считался трусостью, и в одном из леденящих душу примеров самурайский автор "ручался, что обезглавливание товарища вызывает приятные ощущения". Другой автор XVIII века, размышляя о XVII веке, отмечает, что низкие помощники или камердинеры, виновные в совершении преступления, давали самураям возможность испытать свои клинки, проводя казни в уединении собственного дома, но такая практика либо больше не поддерживается, "либо господа стали более благосклонными, и старые обычаи угасли".
Сильное государство могло привести к снижению уровня макронасилия среди воинов, но даже без европейского Просвещения государство также снизило интенсивность и частоту наиболее жестоких наказаний. Как показал Дэниел Боцман, к концу XVII века постепенно исчезли жуткие казни и жестокие пытки, а те, что остались, проводились вне поля зрения. То, что часто забывается в рассказе Норберта Элиаса о публичном исчезновении пыток и наказаний, объясняется не тем, что люди перестали поддерживать насилие, а тем, что они просто не хотели его видеть. Как красноречиво говорит Барри Вон, Элиас "не связывает наступление цивилизации с исчезновением насилия, а лишь с его затуханием".
Если в раннем периоде современной истории Японии и наблюдалось снижение уровня некоторых форм насилия, то это произошло до начала взаимодействия с Западом. Начиная с XVII века, задолго до влияния западных реформ в области уголовного наказания, свидетельства показывают, что режим воинов учил офицеров и тюремщиков проявлять сострадание, а не жестокость, воздерживался от пыток беременных женщин и никогда не казнил детей за убийство. Буддийские и конфуцианские представления о добродетели, благопристойности, благожелательности и милосердии влияли на поведение государства в процессе заключения и наказания, но эти же идеалы заставляли режим выставлять напоказ отрубленные головы, давая понять людям, что он выполняет свой долг по защите народа, проявляя то, что Боцман называет "кровавой благожелательностью". Именно во имя гуманности, благожелательности и заботы о сохранении стабильности в столице Эдо сёгунат выставлял головы в качестве "тел как указателей" для проезжающих в город и выезжающих из него. Иными словами, политическая идеология режима, будучи умиротворителем царства, использовала насилие для демонстрации того, что она делает добро, подобно тому, как современные государства используют практику насильственного лишения свободы, чтобы показать гражданам, что государство выполняет свою работу по устройству народа.
Ранняя современная Япония, казалось бы, заслуживает эпитета "эпоха великого мира". Однако подводный камень понятия "эпоха мира" заключается в том, что под ним обычно подразумевается мир между воинами, заключавшийся в отсутствии войн, а как же все остальные? Урбанизация привела к экономическому динамизму, но в Эдо банды безработных самураев нападали на простолюдинов ради развлечения, а простолюдины создавали банды для ответных действий; один ученый предположил, что до XVIII в., возможно, только город Осака заслуживал названия "pax Tokugawa". Другой историк отмечает более 3000 зарегистрированных крестьянских восстаний, два крупных мятежа и несколько неудачных попыток свержения сёгуната, в результате чего эта эпоха кажется "ничем иным, как двумя с половиной веками мира". Крестьяне, участвовавшие в восстаниях, обычно не нападали на людей и лишь иногда уничтожали имущество. Зачастую они были не более чем шествиями и не носили "революционного" характера. Однако с течением времени частота и степень насилия возрастали: с минимального показателя в 5,3 восстания в год в период с 1590 по 1720 год до почти 24,4 в год в период с 1830 по 1871 год. С конца XVIII века восстания не соответствовали общепринятым нормам, в которых люди не пострадали, а включали личные нападения, кражи и поджоги. Вместо того чтобы во время восстаний носить с собой сельскохозяйственные орудия как символ своего статуса, а не как оружие, они теперь носили шесты и мечи. Новые "злые банды" (akutō), как их называли сельские жители, состояли из молодых недовольных мужчин, которые часто организовывались в полуформальные "молодежные группы", первоначально призванные помогать сельскому обществу, планируя и проводя фестивали, работая над местными общественными проектами и выступая в качестве посредников в конфликтах. В периоды экономических трудностей они обращали свой гнев против местных властей. И степень, и тяжесть этих восстаний были обусловлены макроструктурными изменениями в экономике: даже когда все большее богатство концентрировалось в руках купцов , рост незащищенности приводил к насилию среди бедных. Иными словами, даже если допустить, что произошла большая "цивилизация", и самоконтроль умиротворил часть людей, структурная "мягкая коммерция" всегда оказывается неблагоприятной для кого-то другого. Более того, как утверждает Суда Цутому, не коллективная идентичность способствовала этому насилию, в отличие от Пинкера, который превозносит индивида над группой в распространении ненасилия, а распад коллектива, который характеризует это явление - индивиды стремились помочь себе, а не группе.