Но и на этот раз не получилось. Сколько не стискивал Шикунов веки, сон не шел. Опять донимали звуки. На далекий плеск он уже не обращал внимания, но теперь стал слышаться скрип. Будто кто-то осторожно шагал по паркету — шагнет, постоит, шагнет снова… Причем шагал неведомый кто-то в направлении Паши.
Тот успокаивал себя: паркету тридцать с лишним лет, дерево пересохшее, за день нагрелось, сейчас остывает, поскрипывает… Мысли были логичные, но облегчения не приносили. К тому же скрипу стал вторить какой-то легкий свистящий шорох, который остывающее дерево издавать никак не могло. Больше всего это напоминало… — ерунда, не может такого быть! — дыхание.
Сквозняки, конечно же это сквозняки, воздух сочится в замочную скважину, или в щели неплотно притворенной форточки, обычное дело…
Но почему с такой периодичностью? То возникает, то исчезает?
Потом на кухне включился холодильник — заслуженный ЗИЛ-ветеран — и заглушил всё. Шикунов вздохнул с облегчением.
Но, поработав, агрегат холодильника смолк — и странные звуки возобновились. Теперь к поскрипыванию и свистящему шороху добавилось редкое «кап-кап-кап». Кран, кран на кухне с подтекающей прокладкой… Только почему его не было слышно раньше?
Звуки становились все слышнее, явственнее. И — Паша начал различать какие-то модуляции в шорохе-выдохе. Затаил дыхание, вслушиваясь. Шипение стало громче — или просто приблизилось? — и он с ужасом понял, что это шепот. Свистящий шепот. Казалось, еще чуть-чуть, — и можно будет разобрать слова. Вернее, одно и то же слово…
И очень скоро Паша разобрал его.
— Ш-ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф-ф… — прошипело нечто. И снова, после паузы: — Ш-ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф-ф…
Заорав, он вскочил. Бросился к выключателю — включить свет, включить музыку, плевать теперь на соседей — и остановился. Вокруг было светло. Утреннее солнце врывалось в окна. Снизу, с детской площадки, доносились звонкие голоса. Стрелки настенных часов подползали к одиннадцати.
Сердце стучало о ребра быстро-быстро, словно для него ночной кошмар продолжался. Паша облизал пересохшие губы. Ну и ну… Интересно, первое пробуждение тоже приснилось? Он прошел на кухню — на столе лежала раскрытая аптечка, рядом упаковка аспирина, двух таблеток не хватало. Шикунов облегченно вздохнул. Значит, он действительно просыпался. Действительно принял лекарство. А потом уснул, сам того не заметив. Не было никаких плесков, никаких скрипов. И никакого кошмарного шепота…
НЕ БЫЛО.
Но одно ясно — ночь на понедельник лучше провести не здесь. Иначе легко и просто можно спятить.
— Паша! Шикунов! — позвал его знакомый голос, но чей — Паша не понял.
Шикунов остановился. Внутри, внизу живота, лопнула емкость с чем-то жидким и холодным — и это жидкое медленно растекалось по всему телу. Примерно так Паша себя почувствовал, когда мать в седьмом классе застала его за мастурбацией. Хотя, казалось бы, в чем сейчас криминал? Идет себе человек с большой сумкой в сторону станции, собрался съездить за город в свой законный выходной…
Он заторможено обернулся.
Тамара. Тамара Владимирова — бывшая одноклассница, его и…
И Лющенко.
— Привет, — бесцветным голосом произнес Паша.
Как некстати… Раньше он любил поговорить с Тамарой — она, женщина на редкость общительная, служила связующим звеном между выпускниками их класса, поддерживая связь даже с уехавшими из района и вообще из города. Даже с редкими стервами, вроде Ксюши Лющенко. И знала всё обо всех.
Тамара подошла. Спросила:
— Ну как твое ничего? — Стандартный для нее вопрос.
— Да все так как-то… — Стандартный обтекаемый ответ Паши.
— Я слышала, ты на денежную работу пристроился? И… с Ларисой вроде разошелся? Или сплетни?
— От кого слышала? — спросил Шикунов с нехорошим предчувствием.
— От нашей отмороженной Лющенки, от кого еще… Вы ведь с ней вроде подружились?
Последнее слово Тамара выделила голосом.
Паша прикусил губу. Растрепала-таки проклятая сучка… Теперь очень многое зависит от того, что он скажет Тамаре. Отрицать всё глупо, подтверждать еще глупее. Ситуация…
— Насчет работы не соврала, — сказал Паша, искренне надеясь, что его бодрый тон звучит не слишком наигранно. И стал рассказывать — достаточно подробно — чем занимается и какие замечательные имеет перспективы.
(Ему действительно посчастливилось встать у истоков зарождающегося дела: пошива подушек и одеял из принципиально новых материалов — холофайбера и файбертека — сменивших синтепон, зарекомендовавший себя не с лучшей стороны. Спрос был бешеный, далеко опережающий растущее производство. Конечно, через год-два с новым материалом будут работать все, кому ни лень, — но до тех пор фирма имела отличные шансы застолбить солидный сектор рынка. А Паша имел не менее отличные шансы сделать карьеру в фирме. Имел, пока вечером пятницы к нему не пришла Лющенко…)
Тамара слушала внимательно — она никуда не торопилась, выгуливала свою собаку довольно редкой у нас азиатской породы «тазы». Владимирова вообще умела замечательно слушать… Но свернуть с темы не дала. Едва в Пашиной лекции о замечательных свойствах холофайбера наступила пауза, участливо спросила:
— С Ларисой-то вы в самом деле разбежались?
— По-моему, Лющенко выдала тебе желаемое за действительное, — осторожно сказал Шикунов, ощущая себя сапером на минном поле. — Поругались — ушла к маме, дело житейское, помиримся. А наша отмороженная тут же набежала, как гиена на падаль.
В голове билась мысль: насколько глубоко стерва осветила их отношения? Растрепала все до конца? Или ограничилась — как любила делать — лишь многозначительными намеками?
— Замуж девке невтерпеж, — кивнула Тамара, сама состоявшая в законном браке восемь лет — и удачно. — Переспела ягодка. Скоро гнить начнет…
Скорее всего, последняя фраза была сказана без какого-то двойного смысла. Но внутри у Паши все болезненно сжалось. А что, если Лющенко повстречалась с Тамарой, когда шла к нему? В последний раз шла? И разболтала, к кому идет? И, допустим, договорилась созвониться на следующий день? Что, если Томка догадалась, а этот двусмысленный вопрос — пробный шар?