Получай!
Стискиваю зубы. Они у шлюшки острые, хоть в чем-то повезло. Но разом откусить не получается — вязну в упругой, словно резиновой плоти.
Дикий вопль бьет по ушам. В рот хлещет горячая и соленая кровь. Кулак бьет по голове, и еще раз, и еще... За дверью слышны громкие голоса.
Не разжимаю челюсти. При нужде так и умру, как питбуль, — не разжав. Вернее, умрет чужое тело. А я продолжу то, зачем пришел.
Не прекращая вопить, г-н Трушин выдает мне страшный прямой удар в лицо. Нос разбит, может, даже сломан. Верхняя губа — в кровавую кашу. Я отлетаю, как тряпичная кукла. Отлетаю со столь дорогой Трушину деталью организма во рту.
Упав с кровати, хрустко ударяюсь затылком обо что-то. И отключаюсь.
* * *
Нет, сам-то я не отключился. Просто перестал что-либо видеть, слышать и как-либо еще ощущать.
Черное ничто... Здесь невозможно куда-то двигаться за отсутствием направлений. Здесь нет течения времени, потому что ничего не происходит. Космический вакуум прямо-таки переполнен вещами и процессами — в сравнении со здешней абсолютной пустотой.
Пустота — и я в ее середине, не способный хоть что-либо сделать, — только думать.
И я думаю... Сомневаюсь и тревожусь. А вдруг я теперь здесь застрял навеки? Дважды удалось выбраться, но кто сказал, что так будет всегда?
Остается лишь надеяться, что и в третий раз я отсюда уйду. Когда тело юной шлюшки оклемается либо умрет, — уйду. Потому что иначе старый добрый ад с кострами, котлами и чертями покажется заветной и недостижимой мечтой.
* * *
Тело предпочло еще пожить... И вернулось в реальность, не особо для него радужную.
Болит все... Рот наполнен кровью и обломками зубов, и никак эту гадость не выплюнуть, губы заклеены скотчем. Левый глаз ничего не видит: может, опух и закрылся, может, залит кровью... Туда г-н Трушин не бил, возможно, постарались его охранники, попинали бесчувственную злоумышленницу.
Сейчас она валяется на полу, по-прежнему голая. И я валяюсь, разумеется. Почти ничего не вижу с этой позиции, но и на меня никто внимания не обращает. В спальне, вне поля зрения, происходит какая-то возня, там оказывают помощь пострадавшему... Судя по обрывкам реплик, никак не могут остановить кровь.
Но удобным моментом не воспользоваться — рука прикована наручниками к ножке кровати. Обычно приковывают к батарее или трубе, но здесь не тот случай, труб в спальне нет ни одной, упрятаны под обшивку стен. Но мне оттого не легче: подозреваю, что шлюшка даже в лучшей своей физической форме не смогла бы приподнять монументальный траходром.
Возможно, поднимать ничего не потребуется... Возможно... У Трушина мозгов больше, чем у всей его камуфлированной банды. Должен сообразить, что врачи могут пришить утерянное. Если сразу, не мешкая, положить откушенный орган в холод... В идеале — в специальный криоконтейнер, но по беде сойдет и пакет со льдом из морозилки.
Вопрос в другом: а где сейчас откушенное? С кровати я летел с мыслью: проглотить, немедленно проглотить! Успел ли рефлекторно сглотнуть, когда приложился затылком?
Если успел — пристрелят и выпотрошат. Или заживо вскроют желудок, с Трушина станется... Будет больно, зато получу свободу и продолжу начатое.
Не получу и не продолжу — понимаю я секунду спустя, когда в спальню с громким топотом врывается еще один камуфляжник.
— Принес! — радостно выкрикивает он. — Кидайте скорей!
И я соображаю, что ничего не проглотил... Трофей остался во рту, его оттуда извлекли, — не церемонясь, поломав зубы. А если так — чужое тело превращается в ловушку, в капкан. Слишком много свидетелей, чтобы пойти на мокруху... У г-на Трушина есть двое или трое охранников, способных на все. Но сейчас его дикий вопль собрал тут всю охрану, обе смены... Проще сдать шлюшку в лапы закона, чем обеспечить молчание всех свидетелей, — тем более что Трушин в данном конкретном эпизоде чист и невинен, аки младенец.
Ну я и попал...
* * *
Было следствие и был суд, а до него — две неудачных попытки покончить с собой в следственном изоляторе.
Приговор... Вместо зоны — спецпсихушка, что еще хуже. Будут держать до исцеления, а я не исцелюсь никогда... Никогда не вспомню, как звали обладательницу этого тела, кем она была: память у меня совсем иная, моя. А рассказать правду — поставят еще один диагноз в дополнение к имеющимся.
Пометка в личном деле о склонности к суициду... Она делает практически невозможным добровольный уход из жизни, но я все же пытаюсь. Вариантов не так уж много: попытка уморить себя голодом привела к насильному внутрижелудочному кормлению; все попытки не дышать заканчивались одинаково — сучий организм цеплялся за жизнь и, едва я терял за ним контроль, вдыхал воздух.