Двое из оставшихся в спальне наклонились над убитым сотоварищем, что-то с ним делают. Третий стоит за их спинами, в его опущенной руке пистолет. Не он ли застрелил девицу? Какая разница... Главное, что пистолет наготове, не надо тратить время, разбираясь, где у охранника кобура. Менты, хе-хе, свихнутся, распутывая это дело, пытаясь восстановить ход событий и мотивы действующих лиц... Вперед!
Бах! Бах! Два выстрела в упор, в затылки. Повезло ребятам, даже не успели понять, что умирают.
Баланс живых и мертвых в спальне изменился. Трупов теперь пять — и я, пока живой. Но что-то мне подсказывает — и это тело долго не протянет. Да и хрен-то с ним.
Внизу, на первом этаже, раздаются какие-то крики. Там услышали выстрелы и встревожились. Так легко, как здесь, прикончить остальных не получится... И я дополнительно вооружаюсь: забираю пистолеты у двух мертвецов, один затыкаю за пояс, второй беру в левую руку.
«Ну чем не Рембо?» — с такой мыслью я выхожу из спальни, и мгновенно выясняется, что супермен из меня хреновый. Тело в моем подчинении теперь молодое, мускулистое, натренированное, — но его умение прыгать под пулями и стрелять в ответ (если даже такое имелось) унес с собой прежний владелец. А мои навыки стрельбы, полученные в тире да на охоте, помогают мало.
Едва ли враги сумели понять, что происходит. Но дверь спальни держат под прицелом — и моя попытка начать стрельбу завершается быстро и плачевно. Успеваю сделать три шага и один выстрел, никого не зацепивший.
Первая пуля попадает ниже левой ключицы. Откидывает к стене. Больно, мать твою... Мог бы привыкнуть после стольких смертельных ранений, но все никак не привыкну.
Еще один болезненный удар — в бок. Камуфляж быстро намокает красным. Левая рука повисла плетью. Пытаюсь стрелять правой, но рука ватная, словно не своя: оружие в ней болтается, как маятник, спусковой крючок стал неимоверно тугим и не поддается усилиям пальца.
Пуля в плечо прекращает мои бесплодный попытки. Тотчас же еще одна, чуть выше колена. Качусь с лестницы живым сгустком боли, желая лишь одного: сломать шейные позвонки и освободиться побыстрее. Не получается, болезненная агония затягивается на несколько минут.
За эти минуты вспоминаю про испанского мастифа... Я ведь кое-что обещал этому мохнатому парню. Пора исполнить обещанное.
* * *
Позже я пойму, какой ошибкой стало решение влезть в собачье тело.
Дело даже не в том, что трудно управляться с мышцами, непривычно сгруппированными. И не в особенностях собачьего зрения, хотя по человеческим меркам я стал изрядно близоруким дальтоником, не способным отличить синий цвет от зеленого, и мир вокруг меня казался совсем иным, словно я угодил на похожую, но все же другую планету.
Но главная проблема в размерах и возможностях невеликого собачьего мозга... Запихнуть в него личность человека — все равно, что поставить современную программу на старенький компьютер. Даже если встанет и заработает, быстродействие станет удручающим, а многие опции окажутся недоступными. А может и вообще не заработать... Я сильно рисковал. Вполне мог задержаться в собачьем теле лет на десять-пятнадцать в статусе «не активизированной программы», не способной принять управление на себя...
Но все эти мысли придут позже. А сейчас я не знаю слов «программа» и «управление», не понимаю, что означают эти сочетания звуков.
Мыслить получается примерно так:
Горло. Мягкое. Рву клыками. Кровь. На морду. Вкусная. Выстрелы. Не боюсь. Мимо. Прыжок. Лапами в грудь. Горло. Выдираю. Одним укусом. Кровь. Запах пороха. Резкий, терзающий нос. Ненавижу. Рука. В ней пистолет. Откусываю. Запах крови. Приятный. Боль. Неважно. Прыжок... Не получается. Неважно, все равно вперед. Хоть как. Хоть ползком. К горлу. Кровь. Вкусная. Звуки исчезли. Ничего не слышу. Теперь исчезает картинка. Весь мир из запахов. Неважно. Вперед. К горлу. По запаху.
У-ф-ф-ф...
Отмучался пес. Но до чего же был живучий и до чего же имел высокий болевой порог... Но в собачье тело меня теперь не заманишь.
Обширная гостиная на первом этаже напоминает разделочный цех бойни. Красное, красное, всюду красное... И не нужно обладать чутким собачьим носом, чтобы ощутить сильный запах крови. Даже острый запах сгоревшего пороха не в силах его перебить.
Минус еще трое охранников... Одного я узнаю, коллеги его звали, не знаю уж почему, Дыркой, — и к нему у меня имелся отдельный счет. Получено по счету сполна: умер Дырка крайне мучительно. Теперь он вполне соответствует прозвищу: разворочанное брюхо — одна сплошная дыра. Лохмотья окровавленной ткани, лохмотья окровавленного мяса... Страшная штука — зубы испанского мастифа. Кишки из Дыркиной дыры тянутся на несколько метров, выпали, когда он до конца пытался уползти, спастись, спрятаться... А я не мешал попыткам, не подарил гаду легкой смерти. В маленьком собачьем мозгу нашлось-таки местечко для мстительности.