Рассмеявшись, Раэн признался, что волшебного верблюда у шаха и вправду нет, но если господину хочется послушать про настоящие чудеса Харузы… Юноша просиял, скользнул в калитку… и немало удивился, когда после приятного вечера за вином и закусками Раэн ровным счетом ничего не потребовал взамен. Похоже, целомудренные беседы в Нистале не очень ценились. Тем с большей радостью он принял приглашение заходить каждый вечер, и вот уже неделю Раэн ужинал, наслаждаясь беседой с наивным, но неглупым и славным парнишкой, который с радостью делился местными сплетнями.
– А в чем выгода убивать Фариса, если жених – Малик? – поинтересовался Раэн, вспомнив, что видел этого Фариса, местного заводилу и признанного вожака среди парней.
Знакомства, впрочем, у них не вышло, просто скользнули друг по другу взглядами.
– Выгода в том, что ир-Саттаху никогда в жизни подобного не придумать, – разъяснил Камаль, кокетливо теребя завязки на воротнике шелковой рубашки, сегодня синей, расшитой золотом. – Это все проделки Фариса, а Малик просто делает, что ему скажет ир-Джейхан. Вот увидишь, это только начало. Когда женился двоюродный брат Фариса, этот безумец угнал у семьи невесты стадо овец голов в сорок прямо с пастбища, а потом развесил их в мешках на высоченной чинаре. Овцам за полдня это ничуть не повредило, зато их хозяин чуть не поседел, пока освободил свою скотину. В одиночку Фарису нипочем бы такое не провернуть, но старый Джафар до сих пор не знает, кто украшал чинару его овечками.
– Зато ты это знаешь, правда? – Камаль лукаво улыбнулся и кивнул. – Интересно, а что Фарис придумает для тебя?
– Ну, Раэн, не говори глупостей! Неужели я похож на того, кто когда-нибудь женится?
Камаль ир-Фейси звонко рассмеялся, оценив шутку. Ревнитель нравственности, твердо уверенный, что мужчины должны быть мужественными, посчитал бы это златокожее синеглазое чудо ошибкой природы. Возможно, так оно и было. Но ошибка получилась прелестной и точно знающей свое жизненное предназначение, что крайне редко можно сказать о ревнителях нравственности.
Родись Камаль не в Нистале, а в охочей до порочных развлечений Харузе, он бы прославился и разбогател в одном из роскошных столичных домов удовольствий или стал «сердечным другом» кого-то из высокорожденных. И никакие соображения нравственности ему бы не помешали, поскольку юный Камаль попросту не понимал, что это за зверь такой – нравственность.
Раэн подлил гостю вина и получил в ответ зазывный взгляд из-под густых ресниц. Что ж, хоть что-то скрашивало смертельную скуку его пребывания здесь.
Прошла неделя с того дня, как он снял очень уютный домик неподалеку от площади. Густые заросли терна, вдобавок увитые густой лианой, с трех сторон огораживали двор и длинный сад, выходящий к широкому оврагу. Колючки не позволяли пробраться через ограду ни зверю, ни человеку, а лиана скрывала владения от любопытных взоров, так что в небольшом дворике можно было хоть голышом бегать, хоть вызывать демонов, появись вдруг у хозяина подобное желание.
А можно было попросту принимать такого гостя, как Камаль, который знал все обо всех в Нистале и не упускал случая попробовать на приезжем целителе свое незамысловатое кокетство. Не то чтобы Раэн был так уж против, но эта игра томными взглядами и улыбками изрядно его забавляла, так что сдаваться он не торопился. Конечно, в искусстве тонких намеков Камалю было далеко до Надира, зато местный мальчик для удовольствий и ожидал от Раэна намного меньше, радуясь подогретому вину со сладостями, как роскошному пиру, ловя каждую улыбку и ласковое слово, которыми его здесь, кажется, не очень баловали.
– Раэн!
– Я слушаю, малыш. – Он мгновенно вспомнил последние слова Камаля, поймав ускользнувшую нить разговора. – Ты сказал, что Сейлем ир-Кицхан в бешенстве. И что он вообще терпеть не может Фариса, а теперь особенно. Почему? Что ему сделал Фарис?
– Через три дня, когда отец Лалины ир-Кицхан назначит день свадьбы, Малик поедет на торг покупать ей подарок. И все, кто сейчас дурачатся, поедут с ним, но только те, кто носят серебро на поясе. Сейлем тоже просился, он ведь родич невесты, но Фарис уперся, как баран в дерево. Мол, кто он такой, чтобы ради него нарушать обычай, пусть сначала сменит медный пояс.
Эту традицию Нисталя Раэн уже знал. Подростки и юноши носили здесь широкие кожаные ремни с медными бляхами, которые меняли на серебряные, становясь мужчинами. Для этого следовало пролить кровь в бою, причем свою или чужую, не имело значения: способность достойно принять рану ценилась так же высоко, как умение нанести ее.
Пока этого не случилось, парень считался незрелым, сколько бы ему ни было лет, и ни один житель долины, будучи в своем уме, не показался бы на людях без пояса, по которому можно узнать о нем все необходимое от происхождения до личных заслуг. Это было так же немыслимо, как выйти на улицу голым, а то и еще немыслимей. Даже Камаль носил такой пояс, правда, не широкий, а узкий ремешок с ажурной медной пряжкой, больше похожий на девичий.