− Надеюсь, что так! Знаешь, довольно трудно быть убедительным, когда сам не в курсе всех деталей. Сейчас помогла только моя репутация, и как я понял отсутствие у полиции прямых улик.
− Ты просто зверь адвокатуры и уголовно практики дружище! — Однако Робинсон даже не улыбнулся. Он требовательно смотрел на Эдварда. Адвокату нужны были пояснения.
− Я все расскажу тебе, как и обещал, если дело дойдет до суда. Обещаю. Но до тех пор тебе придется поверить мне на слово. Я не влипал ни в какие передряги. И все, что я делаю сейчас, не ради того, чтобы прикрыть свою задницу. Все ради хорошего человека, которому волею судьбы пришлось переживать страшные, нечеловеческие мучения. Ради него я пойду до конца!
Говард Робинсон стоял возле своей дорогой машины, и казалось, не замечал холодного ветра и мокрого снега, что сыпал на его дорогую стрижку.
− Садись. Я отвезу тебя домой, — сказал Говард открывая дверь.
− Только если не будешь лезть с расспросами.
− Обещаю. Но. Ты обещал, Эдвард. Иначе я не смогу тебя защищать.
− Не думаю, что дело дойдет до суда; но как я понял, этот Уайт своего не упустит?
− Уайту через два года на пенсию! Думаю, Симонс сумеет убедить напарника не шибко напирать на тебя. Все, садись! Иначе мы оба простынем.
Эдвард забрался в машину.
Говард отвез доктора домой, и по пути они разговаривали о всякой предпраздничной всячине. Быстро попрощавшись и дав обещание Говарду приехать к нему в начале Января, Эдвард быстро дошел до входной двери и спрятался в уютном тепле своего дома.
Странно оставаться в одиночку в доме в преддверии праздника. Доктор Мак-Дугал знал, что одинокие люди в эти дни чувствуют себя во много хуже, чем в любое другое время года. Их одиночество подобно острому шипу впивающимся в разум, нанося непоправимые раны в их жизни. Сейчас его дом был пуст, как давно вскрытая банка консервов. Однако сейчас пустота эта была ему необходима.
Переодевшись в домашний халат, Эдвард растопил камин в большой комнате, налили себе коньяка и перед тем, как усесться на мягкий диванчик напротив огня сходил в кабинет и взял распечатанные листки бумаги — последний привет его друга.
Прочитав письмо в первый раз, он почувствовал печаль. Грусть. И, наверное, даже отчаяние. Он больше не в силах был помочь Бену. И хотя такой исход был очевидным (а иначе, и быть не могло; он хорошо изучил Бена за эти два с половиной года), доктор все равно не хотел до конца верить в такой исход. Он так же понимал, что оставлять письмо нельзя. Эдвард Мак-Дугал не был сентиментальным человеком; но эти строчки являлись последними обрывками памяти о Бене. Он сохранил эти строчки, зная, что вернется к их прочтению. Но вспоминая поведение Уайта и профессорский взгляд детектива Симонса, он понял, что письмо представляет собой серьезную опасность. Не только ему. Оно угрожало его жене Мириам. Их планам на детей и его карьере, которая год от года шла вверх. На этих листках хранилась память о его друге, и их, пусть и коротком, но совместном прошлом. Но в тоже время, послание несло в себе угрозу его настоящему и будущему. Его семье.
И потому он был рад, что сейчас может спокойно сесть на диван, вытянуть ноги к огню и вдумчиво, в последний раз перечитать слова друга ни на что, не отвлекаясь. После он отправит листки в камин, тем самым кремировав единственное, что связывает его с Беном Грэмом.
«Здравствуй дорогой Друг!
Вот и случилось то, чего ты так боялся и во что не хотел верить: в закономерный и очевидный для меня конец. Сожги это письмо, а вместе с ним постарайся сжечь внутренний мостик, который соединял нас с тобой мой друг. Это важно, потому что мне все же не удалось, даже под самый конец, уберечь тебя от беды. Мне искренне жаль, что все так закончилось, но сейчас ты должен позаботиться о себе и о Мириам. И потому еще раз прошу тебя, сожги письмо, Эдвард! Без сожалений и колебаний! Мне так жаль, что все это время я подвергал твою жизнь опасности, хотя и знаю, что бы ты на это сказал. То же, что и твой отец: что это был твой выбор.
Я безумно благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Как друг и как доктор. Возможно, моя злая судьба решила по каким-то невиданным для меня причинам подарить мне такого человека как ты. Ты сделал для меня гораздо больше, чем кто-либо из всех людей на земле; и я не побоюсь этого, даже больше, чем твой старик, хоть я жутко по нему скучаю. Но ты подарил мне воспоминания. Самые светлые и добрые несмотря на всю тьму, которая сопровождала меня вплоть до этого дня. И хотя моя совесть с первого дня нашей встречи терзала меня не хуже моего недуга, я, признаюсь, не хотел тебя терять. Это жутко эгоистично, но это правда. Прости меня, за это, Эдвард.