— Все и правда серьезно, Фрей, — проворчал Макгрей, разглаживая страницу на столе. — Ее дело могут отправить в Высокий суд. Ее повесить могут!
Я фыркнул.
— Жизнь, полная горя и нищеты, и безвременная смерть? Что ж, именно этого и следует ждать от переезда в Шотландию.
— Фрей…
— Теплее, чем в гробу, там все равно не бывает.
— Ох, я уж и забыл, что ты умеешь ныть, как Офелия, когда тебе вожжа под хвост попадает!
— А еще шесть футов под землей — самое безопасное…
— Фрей, можешь на секунду заткнуться и просто прочитать, что здесь написано?
Я выдернул вырезку у него из рук, чтобы бросить ее в гаснущий камин. Но, прежде чем я успел ее скомкать, кричащий заголовок привлек мое внимание.
2
— Ты ее допросил? — спросил я, когда мы вышли из особняка. Скорость, с которой мне удалось собрать багаж, поразила меня самого.
— Не, ее отправили прямиком в…
— Ты съездил в дом этого Гренвиля?
— Нет еще. Я…
— Ты хоть с камердинером тем поговорил? Или с полицейскими, которых он вызвал?
— Да нет же! Фрей, я…
— Бога ради, Девятипалый! Что ж ты сделал тогда?
Он отвесил мне подзатыльник.
— Я, черт подери, пытаюсь тебе объяснить, что у меня не было времени на все это! Треклятый новый суперинтендант хотел, чтобы я первым делом за тобой съездил. Так он и сказал: «Привези сюда Иэна Персиваля Фрея, или…»
— Ты серьезно? Он велел тебе ехать сюда, когда такое преступление ждет расследования?
Он изобразил ладонями чаши весов.
— Срочное письмо от премьер-министра… Спасение жизни не внушающей доверия цыганки…
— Ясно. Ты хотя бы в курсе, подвергли ли их тела положенному…
— На кой черт тебе столько вещей, Фрей! Ты что, решил весь свой сраный особняк по кирпичику перевезти?
Отчасти он был прав. Слуги вынесли еще три дорожных сундука к уже изрядно нагруженному экипажу.
— Я увез из Эдинбурга все свое имущество. У меня не было намерений возвращаться. Я даже полностью расплатился за жилье с твоей любимой леди Гласс.
У Макгрея челюсть отвисла.
— Так ты, сопливый засранец, с концами тогда уехал?
— Вероятно, леди Энн встретит меня теми же словами, когда я сообщу ей, что хочу заселиться обратно. И попытается утроить мою ренту — даже не сомневаюсь в этом.
Тут ко мне подошел Лейтон.
— Сэр, как быть с вашей лошадью? Конюх говорит, что ему не хватит времени, чтобы…
— Ты и Филиппу привез? — завопил Макгрей.
— Я же сказал тебе, у меня не было намерений…
— Ой, ладно. Пошлешь за ней позже. Верхом на ней ты вряд ли уже поездишь. Погода портится.
Я нахохлился:
— Да уж, во всех возможных смыслах…
Я знал, что поездка в экипаже будет тяжелой, но нервозность Макгрея превратила ее в сущий кошмар. Он снова и снова перечитывал ту вырезку, всякий раз отмечая новые детали и выдвигая новые предположения. Благо, до станции в Глостере мы доехали быстро, и с этого момента игнорировать Девятипалого стало куда проще, несмотря на то что последний поезд в Шотландию мы уже упустили.
Мы переночевали в Глостере, чтобы точно успеть на первый же утренний поезд. Макгрею, разумеется, хотелось поговорить, но я наотрез отказался от предложенной им выпивки и заперся в собственном номере. По крайней мере, в привокзальной гостинице было чисто и довольно уютно.
На следующий день состав до Шотландии отправился со значительным опозданием. Поэтому в прокопченном Бирмингеме нам пришлось бежать со всех ног, чтобы успеть на пересадку. Один из моих сундуков даже упал на рельсы и чуть не развалился. Вторая половина этого путешествия была еще хуже: наш поезд простоял целых три часа где-то на окраине Карлайла без всяких на то объяснений. К тому времени, когда мы все-таки добрались до Эдинбурга, солнце уже почти село.
Выйдя из вагона, я увидел, что осень наступала здесь с раздражающей пунктуальностью: деревья в садах Принсес-стрит уже сбрасывали листья, а с северо-востока дули пробирающие до костей ветра. Я с горечью посмотрел на небо, затянутое в серую облачную униформу, сквозь которую, вероятно, уже до апреля не пробьется ни единого солнечного лучика. Осадистый замок на крутом холме напомнил мне одетого в бурый засаленный твид упитанного старичка, который отдыхает в кресле и покуривает трубку, наблюдая за тем, как мимо проплывают века.