— На десять лет.
— Это ваша общая комната?
— Нет, он спит в зале.
Диван был узкий, они лежали, тесно прижавшись друг к другу.
— Тебе неудобно?
— Нет, мне хорошо… — ответил Андрей. — Твоя одежда, она может помяться… К ней прилипнут волосы, пыль, мы не сможем её с утра почистить… Надо бы снять её…
— Да, я не подумала, — ответила Маша будничным тоном. Повернувшись на спину, она принялась стягивать с себя блузку. Небрежно бросив её на пол, стала снимать джинсы. Потом повернулась к нему лицом:
— Всем мужикам нужно только одно — побыстрее раздеться. А поговорить?
— Видишь ли, — хрипло ответил он, целуя её почти по-дружески, — Михаил тебе не пара. Он мужлан, бросающий тень на всех остальных. Он не стоит и следа, оставленного твоей красивой ножкой на полу! И еще — твоя красота. Мало кто видит, что незаурядная красота скрывает тонкий ум, высокий интеллект. Увидев тебя, парни просто теряют голову. В таком состоянии не до общения…
Они лежали, лаская друг друга ленивыми движениями, так, будто делали это уже много-много раз.
— Моя мама говорит, что я — обычная. И я всегда думала, что со мной неинтересно, что только со мной можно так разговаривать, как этот… хмырь… Других можно обхаживать, как принцесс, а со мной — вот так, или в постель, или — до свидания.
— Какие твои годы, — ответил Андрей отеческим тоном, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, — запомни: кто бы что ни говорил: ты — самая лучшая на свете девочка, ты — принцесса из принцесс, парням за счастье просто провести время с тобой, не говоря уж… обо всем остальном!
Говорил он страстно, с воодушевлением, — слова, которые сами по себе не имеют никакого смысла, но выражают желание.
Её глаза были полузакрыты, ресницы, казалось, отбрасывали голубоватые ночные тени на её щеки, влажные губы поблескивали, небольшая упругая грудь тяжело вздымалась. Вместе с её дыханием наружу вырывалось пламя, таившееся у неё в груди, он же не мог распознать, что она ощущает в эту минуту. Она обвила его шею тонкими руками, и горячая волна захлестнула Андрея. Они припали губами друг к другу, и в ночной тишине стоны наслаждения слились с неторопливыми гаммами громкого храпа спящего автомеханика.
…Вынырнув из омута блаженства, обретя способность говорить, он спросил:
— Послушай… Ты — чудо! Но за что мне… такой подарок?
— Какой же ты наивный! — откликнулась она. — Это я решила сделать себе подарок. У меня послезавтра день рождения. Вот, думаю, волшебный случай вырваться в реальный мир отношений между мужчинами и женщинами.
Они стояли под душем, обнявшись. Андрей ничего не видел, и не ощущал, думая о том, что произошло, и как себя дальше вести. Не будучи ханжой, он все-таки считал, что девушка, расставаясь с невинностью, должна обставить это как-нибудь иначе. Все вокруг казалось зыбким и расплывчатым, как их отражение в запотевшем зеркале, которое она разглядывала.
— Какой ты красивый.
— И это всё? — спросил он, целуя её влажные волосы.
Тут он заметил шрамы на её левом предплечье и спросил, что это такое. Она ответила после долгой паузы, избегая встретиться с ним взглядом:
— У меня был период ужасного отчаяния. Мне было реально плохо. Даже не знаю, как объяснить… Короче, спроси меня потом об этом.
…Ночь была на исходе, полоска на востоке чуть посветлела, а они все не могли наговориться. Маша рассказывала о себе сумбурно, сбивчиво. Она была обижена на свою семью. Старшую сестру всегда считали более красивой, её больше любили и больше старались для неё. И она капризная, испорченная девка. Именно благодаря ей Маша страдала от депрессий. И благодаря старшей сестре софизм «жизнь — предельно тоскливая штука» проник в сознание Маши гораздо раньше, чем у её сверстников. Она себя считала существом отсталым, неудачливым, обреченным прожить тусклую, тяжелую жизнь.
— Мне еще надо заехать домой, погладить халат, взять учебники, — опомнилась она, обрывая разговор на полуслове.
И выскользнула из-под одеяла. Мгновение она стояла, застыв в свободной позе — восхитительная, как радуга, разорвавшая сетку дождя. Потом начала собирать вещи по комнатам.
Рассвет надвигался стремительно. Уже было светло, когда она, одевшись, стала приводить себя в порядок перед зеркалом.
Андрей вызвал такси, вместе с Машей спустился вниз.
Расплатившись с шофером сразу, спросил её:
— Когда мы увидимся?
— Ты этого реально хочешь? — спросила она, в свою очередь, приглаживая его взъерошенные волосы. — Или ты спрашиваешь так, для приличия?
— Ты разве сама не чувствуешь?
— Да, что-то есть. Ты с кем-нибудь встречаешься?
— Нет.
— Обманываешь, — недоверчиво сказала она, внимательно посмотрев ему в глаза.
— Нет, — ответил он открыто, — у меня была несчастная любовь, — в школе. Потом я сам был объектом страсти, — тоже не получилось.
Простодушно рассмеявшись, Маша толкнула его в плечо:
— Ничего, какие твои годы! Вернутся обе!
— Не вернутся, они уехали: одна в Москву, другая — во Владивосток.
Спохватившись, он добавил:
— А вообще, — зачем они мне?! У меня есть ты!
Маша вскинула брови:
— Неужели?!
Помолчав, она задумчиво спросила:
— И я могу называть тебя своим парнем?
— Только если перестанешь называть меня «красивым».
Отношения «встречался парень с девушкой», которые определяются как «лучшая пора в любви», продолжались чуть больше года. Слияние их существ совершалось в особом мире, где другие человеческие связи не имели значения. Ничего вокруг не было, они плыли в мягком, медлительном гуле любви.
Маша первой сняла розовые очки. Появились «другие человеческие связи». Андрей узнал, что она была замечена с Михаилом, и предъявил ей это. Она ответила, что это всего-навсего «друг», и ничего, кроме «дружбы», у них быть не может. Андрей терпеливо начал объяснять, что дружат только геи, все остальные воспринимают общение с девушкой как прелюдию к сексу. Ничего не помогло, даже напоминание истории знакомства. Она сказала, что «Михаил всё понял, ему нужно просто общение». «А тебе что от него нужно?» — спросил он, и получил ответ: — «Мы просто пересеклись и поговорили, что тут такого?»
Так они ни до чего не договорились. Андрей оставил за собой последнее слово, запретив ей общение с посторонними мужчинами, но по её глазам понял, что ей это, как тогда говорили, «монопенисно». Казалось, она смотрела куда-то мимо него, в темноту вселенной.
Он легко пережил это потрясение, просто сделал для себя вывод, что оставляет за собой право «общения» с другими девушками — если подвернётся случай.
Потом стали появляться новые «друзья». С невинной улыбкой Маша говорила, что её «подвёз Жорик на машине», она «посидела с Пашей в кафе». Андрей не проявлял признаков беспокойства, просто его отношение к ней изменилось. Если она уже не пылает страстью, то почему он должен?! Но своим «правом на лево» не пользовался — она его полностью устраивала. Тем более, не давала поводов для серьёзного беспокойства — не пропадала по ночам, не отменяла свидания. Не было такого, чтобы он захотел, а ему было отказано. Может, ей действительно нужно разностороннее общение, ничего страшного, если она посидит с кем-нибудь полчаса в кафе.
Маша лепила отмазки, которым не поверил бы последний профан.
«Ну, поговорила с парнем, ты же знаешь, что я одного тебя люблю».
«Да это глупые мальчишки, сам знаешь, что я прежде всего — твоя».
«Гарик, он милый юноша… ну, немножко нравится, все равно, ты — самый лучший».
«Миша… мы с ним немного дружим, но ты всё равно — лучший из друзей».
Понимая, что означают в устах девушки слова «милый» и «красивый», Андрей снисходительно смотрел на всех этих «юношей», усердно пытавшихся добиться её благосклонности. Ещё бы, ночная кукушка дневную перекукует по любому. Повертеть её так, потом этак…
Его скепсис возрастал пропорционально тому, как возрастала смелость её суждений.