Наступила тишина, и я услышал голос Грехова:
«Все! Нас Бог миловал. — Грехов поднял с земли прошитый пулеметной очередью реглан. — Пошли».
Возле кирхи догорал сбитый зенитчиками «мессершмитт». Но радоваться особенно было нечему. Расчеты зенитных орудий понесли большие потери, было много раненых, сгорели флагманская машина и самолет Скосырева. В своей кабине был убит стрелок-радист Преснецова.
На остров опустилась ночь — сырая, ветреная. Грехов натянул дырявый реглан.
«Теперь они нам не дадут покоя», — сказал он мрачно.
18
Накрытая маскировочной сетью машина Навроцкого стояла вплотную к леску. Егор Кузоваткин вышел из-за деревьев и протянул летчикам котелок с черникой.
— Ты что, Егор? Опять по ягоды ходил? — спросил штурман Ершаков. — Смотри, парень! Шлепнут тебя в лесу. Слыхал про диверсантов?
— Тут в низине полянка есть, — виновато сказал Егор. — Хорошая ягода, крупная… Берите, товарищ лейтенант.
На стоянке кроме Ершакова были Навроцкий, Грехов, Стогов, Преснецов в летном шлеме с поднятыми наушниками, что придавало ему залихватский вид.
На траве лежали бомбы в деревянных обрешетках. Старшина Гуйтер с руганью выправлял изогнутые при транспортировке стабилизаторы. Другие оружейники подвешивали бомбы: повизгивали тросы лебедок, щелкали замки бомбодержателей.
— Ну что, бомберы? — спросил Ершаков. — Как над целью?
— А-а! — Преснецов взмахнул рукой. — Конь под нами, а Бог над нами.
— Я не о том. Как над целью, если чего?..
— Делов-то, — сказал Грехов.
— Я отцепляю парашют, — сказал Ершаков. — Он мне мешает. А ты? — Штурман повернулся к Преснецову. — Ты чего молчишь?
Преснецов с улыбкой смотрел на Гуйтера. Старый оружейник сидел на корточках перед бомбой и старательно выводил мелом: Гитлеру от Гуйтера.
— О чем говорить? — спросил Преснецов.
— Отцепляешь ты парашют?
— Нет. Я буду прыгать.
— Прыгать? А дальше что?
— Буду драться.
— Удалы долго не робеют, — сказал Ершаков. — Чем драться-то будешь?
— Пистолетом, колом, зубами…
— Орел! — Ершаков ухмыльнулся. — Знай немец нашего Пашу, он бы тут же бросил воевать.
Преснецов отшвырнул папиросу.
— Нет, штурман! Не то ты, не так… Равнодушие… — Преснецов искал слова — безразличие к смерти — не то! Не верь ей, не признавай ее, паскуду, не поддавайся, не гнись… Иди на нее, она не сдюжит. — Он повернулся к Навроцкому. — Скажи, Аркадий!
Навроцкий с безмятежной улыбкой смотрел на Преснецова, но едва ли он его видел. Он стоял в расстегнутой куртке, с непокрытой головой, ел ягоды и улыбался, подставив лицо солнцу.
Летом 1887 года в Кронштадт приехал французский инженер с двадцатилетней дочерью. Смуглая черноглазая красавица, ни слова не знавшая по-русски, в одночасье окрутила нескладного преподавателя Минной школы и через год родила ему сына. Это был отец Навроцкого.
Лейтенант Аркадий Навроцкий тоже родился в Кронштадте. Все его предки и близкие родственники были военными. Но это были ученые военные. Дед хорошо знал изобретателя радио Александра Попова и преподавал вместе с ним в Минном офицерском классе, отец работал в Военно-морском госпитале, основанном по указу Петра I, дядька был военным историком. Мать Навроцкого умерла молодой, он почти не помнил ее.
Воспитывала Аркадия бабка. Они гуляли с ней в садике бывшего Минного класса, разговаривая на ужасной смеси русского с французским. По-русски бабка так и не выучилась говорить.
Для поступления в авиашколу требовалась путевка райкома комсомола. С первого захода у Аркадия ничего не получилось: отказали ему единственному. Он не обиделся, решив, что кому-то все равно надо отказывать. И пришел снова. Его узнали: «A-а, Навроцкий, тот самый…» Члены комиссии смотрели на белокурого, ухоженного парня и говорили про себя: «прихоть», «придурь»… Им не верилось, что из этого франтоватого недоросля выйдет что-нибудь путное.
Наконец, Навроцкий получил комсомольскую путевку и был принят в Военно-теоретическую школу ВВС РККА, знаменитую «Терку», которая располагалась в бывшем Павловском училище.
Жизнь пошла своим чередом: зубрежка уставов, несение караульной службы, классные занятия, разборка и сборка моторов. В «Терке» только учили рулить, да еще на каждого курсанта приходилось два-три ознакомительных полета. Вот и вся программа. Но Навроцкий не разочаровался. В первом вылете с инструктором на стареньком «Авро» он почувствовал, что рождается для новой жизни. Ветер свистел в растяжках, тонко вибрировали крылья, дрожали расчалки, стонали скрепы ветхой машины, а Навроцкий пел, глядя сквозь летные очки на залив и город, залитый солнцем.