Самолет подрулил к самому КП, и невысокий пилот в распахнутой альпаковой куртке поднялся в стеклянный скворечник. Это был Грехов, еще более легкий и смуглый и совсем седой. На гимнастерке у него была Звезда Героя. Командир полка только и сказал: «Ну, майор!..» Он обнял Грехова и расцеловал. Они коротко посовещались в соседней клетушке, Грехов вышел, на ходу дергая застежку «молнии», и тут увидел синоптика. «А-а, — сказал он, — жив курилка!» Они перекинулись парой фраз, самолет Грехова заправили, и он улетел.
Стогов опустил тяжелые веки. Я подумал, что теперь старого штурмана не расшевелить, но неожиданно услышал его голос.
— Я искал Грехова, наводил о нем справки… Но узнал немного: какие-то мелочи, крохи, клочки воспоминаний. И на встречи мне не больно везло: синоптик, сержант-механик, служивший на машине Грехова, комэск, знавший его полгода, инструктор из учебного отряда, от которого я услышал о Грехове лишь одну фразу: «Лешка не умел жить на малом газу…» В моем распоряжении только короткие, всегда без начала и конца, рассказы людей, знавших Грехова, наши с ним разговоры (тоже короткие, мимоходом, где-нибудь в столовой или на стоянке в ожидании вылета), разрозненные воспоминания, вспышки, выхватывающие на миг лицо, взгляд… Кое-что я, наверное, придумал. — Стогов поднял глаза. — Люди часто сочиняют легенды, а потом незаметно начинают верить в них… Неважно. История Грехова уже отдалилась от меня. Годы, знаете… Порой кажется, что я слышал ее от кого-то. Но другой истории у меня нет.
22
Алексей Грехов в мешковатых брюках и пиджаке не под пару стоял рядом с другими выпускниками и слушал директора школы, который говорил про широкие и светлые дали, пожимал ученикам руки, ласково заглядывал в глаза и спрашивал о планах.
Наконец он остановился перед Греховым.
— А вы?
Все заулыбались, запереглядывались, потому что и без того было известно, что Лешка скажет:
— Авиация.
Грехов продолжал изводить их разговорами об авиации даже на балу:
— Самолеты, самолеты, самолеты…
В летное училище его не приняли. Врачи в один голос повторяли: «Росточком не вышел», — вздыхали и советовали больше каши есть.
Грехов пришел в местный аэроклуб, и какая-то добрая душа приняла его на отделение планерного летания. Мол, пусть потешится, авось остынет.
Теперь он целыми днями пропадал в аэроклубе, хотя днем там делать было нечего: курсанты приходили на занятия после работы. Грехову нашли дело — тесную каморку, где он со школьниками мастерил модели самолетов. Отпустив мальчишек, Грехов наскоро перекусывал тут же за столом, заваленном бамбуковыми рейками и обрезками бумаги, шел на занятия, а вечером вместе с другими курсантами, строем и с песнями возвращался в город. Утром он снова был у себя в мастерской.
Грехов прошел всю программу обучения, был зачислен в школу пилотов ВВС РККА и первым из курсантов вылетел на У-2. Правда, дело было не в нем, не в его, то есть, талантах, а в инструкторе Жикине.
Жикин посмотрел на него исподлобья:
— А ну-ка, сделай еще круг.
Грехову, видать, только того и надо было. Забрался повыше и давай «бочки» крутить.
Начальник школы спрашивает:
— Кто это там резвится?
— Курсант Грехов, — отвечает инструктор.
— Вы что, с ума сошли!
— Грехову инструктор без надобности, — объяснил Жикин. — Ему учеба только во вред.
— Я вас арестую, — сказал начальник школы.
Инструктору Жикину скоро надоело нянчиться с курсантами и он ушел в строевую часть. Обычное дело: хороший летчик — плохой педагог. Но вот о Жикине-то Грехов больше всего и говорил, только его и вспоминал из своих учителей.
Грехов легко поднимал в воздух тяжелую машину, по технике пилотирования неизменно получал «отлично», но, оказалось, ему совсем другое было нужно. Он пришел к начальнику школы с просьбой отпустить его в истребительное училище. На лице курсанта была написана непоколебимая вера в то, что ему суждено не просто летать, но быть летчиком-истребителем.
Начальник школы долго уговаривал Грехова, а потом взорвался:
— Вас позвали в авиацию не для вашего удовольствия. Это стране нужно! Есть еще долг! Слышал ты про него? Иди и служи.
В 1939 году Грехову присвоили звание младшего лейтенанта и направили на Балтику, в минно-торпедный авиационный полк.
Грехова ценили в полку, а он рвался в истребители, все рапорты писал, просил отпустить…
Мечтам Грехова об истребительной авиации не суждено было сбыться. Судьба, как он говорил, все время поворачивалась к нему «задней полусферой». Он уходил от разговоров на эти темы и не отвечал на подначки друзей. Лишь однажды Стогов услышал, как на вопрос, почему Грехов так рвется в истребители, тот ответил, что он охотник и не любит быть дичью. Сказано это было с мрачноватой улыбкой, вроде бы в шутку. Но Грехов и в самом деле охотился сызмальства.