— Да! — вскричала Джун. — И бедняжка мама умерла!
Не веря собственным ушам, Брайн в упор уставился на жену.
— Побойся Бога, Джун! Всем же известно, что твоя мать умерла от того, что много лет подряд сидела на морфии!
— Мне все равно! — Джун, повернувшись, демонстративно направилась к холодильнику. — Подопытным кроликом я не стану!
Брайн перевел взгляд с необъятной спины жены на шприц в своей руке, и в голову ему бросилась кровь. Он налетел на нее, толкнул плечом и, прижав к холодильнику, обхватил левой рукой за шею. Вначале она барахталась, пыталась вырваться, но едва в дряблую плоть правой руки вонзилась игла, обреченно затихла, словно дикое животное, лишь поначалу инстинктивно дергающееся и повизгивающее в лапах хищника, а Брайн разозлился еще больше. Вогнав ей под кожу целый кубик лекарства, он отступил назад; дыхание его, помимо воли, перешло в тихое рычание.
Джун прикрыла ладонью темно-красную струйку, текущую по правому плечу и, повернувшись к мужу, печально спросила:
— Почему, Брайн? Разве я заслужила такое обращение?
— Не строй из себя великомученицу! Меня ты этим больше не проймешь! И заруби на носу! Отныне у нас все будет по-другому!
Вечером зарядил нудный дождь, и поработать в саду, как намеревался, Брайн не смог. Сев у окна с раскрытой книгой, он незаметно наблюдал за Джун. Та, храня оскорбленное молчание, разглядывала увядшие цветы на камине, а каждые четверть часа отлучалась на кухню и, вернувшись, жевала не таясь. Однажды она даже принесла с собой пакетик соленых орешков, и комнату тотчас наполнил тошнотворный запах орехового масла и слюны.
Брайн безмолвно сносил ее выходки, душу его терзали уныние и страх. Теперь он отчетливо понимал, что свалял дурака, выскользнув из дома Коркорана тайком. Надо было немедленно вызвать полицию, а потом с дрожью в голосе поведать о том, как напившийся в стельку Коркоран споткнулся и ударился головой об угол камина. Тогда бы удалось не только унеси с собой лекарство, но и без особых затруднений выйти сухим из воды. А теперь, если власти все же пронюхают о его визите к Коркорану, убедительно объяснить им свое поведение будет ой как непросто.
А тут еще жена со своими выкрутасами! Не желает проявить хотя бы каплю благоразумия! И вообще дура, нарастившая на себе толстенный слой жира и ведущая полурастительный образ жизни, права на сочувствие не имеет.
Дождь будто нарочно лил не переставая, в комнате становилось холодно, сыро и даже вроде запахло поганками. Брайн от души пожалел, что несколькими часами раньше не развел в камине огонь. К тому же чертовски хотелось выпить, но в доме, как назло, не было ни капли спиртного, и он довольствовался тем, что курил сигарету за сигаретой.
В полдвенадцатого он встал и сказал:
— Думаю, на сегодня повеселились достаточно. Ты собираешься в постель?
— В постель? — Джун смотрела на него, точно видела впервые в жизни. — В какую постель?
— В ту самую, на которой мы спим.
Тут Брайн засомневался, то ли лекарство дал жене. Ведь доподлинно не известно, что именно хранил Коркоран в красной коробке.
— Иди, я скоро поднимусь, — пробормотала Джун. — Только вот немного подумаю… Подумаю обо всем.
— Послушай, дорогая, я искренне сожалею о случившемся. Но пойми и меня. Поступить иначе я не мог. Ведь медициной точно установлено, что тучные люди испытывают безотчетный страх перед эффективными препара…
Осознав вдруг, что «медицинский факт» почерпнут им из болтовни безумного Коркорана, Брайн оборвал себя на полуслове и пристально поглядел на жену. Уж не мерещится ли ему? Она вроде стала еще толще, чем прежде. Вон даже голова в сравнении с альпийскими склонами ее тела кажется совсем крошечной.
— Не забудь запереть дверь. — Стремясь скрыть отвращение, он отвернулся.
В спальне он разделся, лег и выключил ночник. Комната погрузилась во мрак. Вскоре холодные простыни согрелись, и Брайн, к своему удивлению, обнаружил, что, несмотря на одолевающие его безрадостные мысли, засыпает.
Сегодняшний день, без сомнения, оказался не самым удачным, но, если не терять головы, у полиции не будет повода прицепиться. И, возможно, Джун, убедившись к утру, что инъекция не повредила ее здоровью, успокоится. Ладно, все еще образуется. Все будет хорошо…
Брайна разбудили до боли знакомые ворчания и вздохи, сопровождаемые треском статических разрядов. Жена, раздевшись в темноте, улеглась рядом, и он, рискуя, что его жест будет превратно истолкован как приглашение к любовной игре, дружески положил ей руку на плечо и через секунду провалился в избавляющий от мрачных дум сон.
Во сне Брайн перенесся в детство. Отец отправился в очередную деловую поездку, и поэтому двухлетнему Брайну позволено лечь к матери в постель. Мать читает почти до самого утра и, как всегда, когда муж в отъезде, ест домашнего приготовления помадки, отламывая изредка ломтики для маленького сынишки. Мать — громадная женщина, и когда Брайн лежит, прижавшись к ней, спина матери возвышается над ним как стена — теплая, удобная, живая защита от любых неожиданностей и невзгод окружающего мира. Брайн улыбается и прижимается к ней покрепче, но стена мяса вдруг рушится на него, он силится закричать «Мама!», но и рот, и нос оказываются забитыми кусками ее тела, и с губ не срывается ни звука.
Проснувшись в кромешной тьме, Брайн с ужасом обнаружил, что действительно задыхается. На лице было что-то теплое и клейкое, а на грудь давила влажная тяжесть. Он попытался освободить хотя бы рот, но преуспел лишь отчасти, поскольку вещество, словно застывшая смола, намертво прилипло к коже. Пальцы с легкостью проникали сквозь поверхность липкой массы, напоминающей на ощупь теплую жидковатую глину, и вязли.
В панике всхлипывая, Брайн приподнялся с подушки и потянулся к ночнику. Повернул дрожащими пальцами выключатель. Рядом лежало сплошь забрызганное кровью обнаженное тело с разорванной в лохмотья кожей. Это было хоть и уменьшившееся непостижимым образом, но все же явно тело жены, а сам Брайн с ног до головы извалялся в бледной студенистой массе, испещренной сетью тонких кровеносных сосудов.
Он с воплем попытался соскрести с себя клейкую мерзость, но та, разрываясь под пальцами на пузырящиеся шматки, упорно не отделялась. Вскоре выяснилось, что студенистая субстанция, проникнув под кожу, уже вторглась в святая святых его тела, и крик застрял у него в горле. Брайн в ужасе вскочил на ноги и, шатаясь и спотыкаясь, бросился в ванную. Пальцы сами нащупали на полочке под зеркалом опасную бритву, раскрыли остро заточенное лезвие.
Не замечая, что наносит себе глубокие раны, Брайн принялся полосовать, и полосовать, и полосовать себя…
Детектив Билл Майерс вышел из ванной в спальню и, закурив сигарету, сказал старшему офицеру:
— Черт знает сколько лет я занимаюсь убийствами и повидал, казалось, всякое, но от этой парочки меня впервые тянет блевать.
— Года два назад я уже такое видел, — мрачно сообщил инспектор Барраклоф, кивнув на безжизненное тело на кровати. — Точно так же выглядела жена Хеймиша Коркорана, когда ее нашли. Естественно, подробностей газетчикам мы тогда не сообщили. Сам понимаешь, появись такое в прессе, к нам косяком бы хлынули всякие придурки с ложными признаниями, да и убийц-подражателей, поди, сыскалось бы не меньше. Слава богу, теперь мы без шума разом закроем оба дела.
— Полагаешь, шеф, что этот Брайн был психом?
— Ясное дело.
— И именно он совершил все убийства?
— А кто же еще! Точно установлено, что вчера он приезжал к Коркорану. Два года назад Брайн залег на дно, но Коркоран, похоже, как-то его раскусил, за что и поплатился жизнью. Убийство старика завело Брайна, и он, вернувшись домой, учудил напоследок и здесь.
— Жаль его жену. — Майерс подошел к кровати и с непрофессиональным сочувствием взглянул на распростертое тело. — До чего она худенькая!
ОБЛАВА
Hue and Cry
Перевод с англ. © А.И. Кириченко, 2003.
Тэбон пристально смотрел на черную пасть пещеры, где угодило в ловушку двуногое съедобное создание. Его одолевало неприятное ощущение, что в его плане возникла какая-то неувязка, но он никак не мог решить, какая именно.