Стоя рядом с Хейлом, Уилл смотрит на меня, поморщившись, а затем прислоняет к носу платок. Их диалог постепенно превращается в бессловесный обмен жестами, а я наблюдаю за мертвым лордом Тевершемом из другого конца комнаты. Крышка гроба приоткрыта, и он лежит, облаченный в костюм, в темноте комнаты, освещенной лишь свечами. Прищурившись, я начинаю улавливать детали: это немолодой мужчина с кожей зеленоватого оттенка, напоминающей воск. Его незрячие глаза выпучены прямо на меня.
Наконец Хейл морщит нос и задвигает крышку, оставляя на виду лишь верхнюю часть его лица. К сожалению, его действия не помогают избавиться от вони, и я изо всех сил подавляю рвотный рефлекс. Я делаю шаг назад и натыкаюсь на угловой столик. На мою неловкость никто не обращает внимания. Хейл хихикает над каким-то замечанием Уилла и стучит костяшками пальцев по гробу. Звук вдруг приглушается, и я откидываюсь спиной на стол, на котором – множество металлических лотков и губок, стопка медицинских текстов и небольшой стеклянный сосуд с чучелом мыши внутри. На зверьке, раскрашенном в цвета кавалеров, белый воротничок. От его вида мне не становится лучше. Когда я был младше, мертвые и те, кто витал вокруг них, пели. Они продолжают это делать, как бы я ни пытался их усыпить. В иссохших останках, принадлежащих его Светлости, почти не осталось песен: лишь одна случайная протяжная нота, которая когда-то была симфонией, проникает в мои мысли.
Моя болезнь полна коварства, она – как сеть златая, что отбросить не могу. Я притворяюсь мертвым. И…
Голоса мертвецов звучат почти как музыка, и их рефрен втягивается внутрь моего тела, словно я состою из шерстяной пряжи. Знакомое ощущение, от которого у меня нет сил избавиться.
Меня передергивает от чувства, что меня разрывает на части, и я хватаюсь за грудь.
…выскальзываю снизу. Она ж меняет форму и ястребиными когтями своими мне узел вьет златой, сияющий на солнце, вкруг шеи.
Меня всегда поражает, насколько неожиданно это происходит. Всего одна нота – и мир отдаляется от меня настолько, что я превращаюсь не более чем в зрителя собственной жизни.
Уилл и Хейл переключились на папки, разложенные вокруг гроба. Я снова надавливаю на шрам, и от все ускоряющегося темпа музыки у меня начинает темнеть в глазах. Когда я был ребенком, мертвые были не более чем гулом в моей голове. Слушать их было – все равно что пытаться дышать под водой. Я много раз тонул, прежде чем научился заглушать их одного за другим. Я давлю еще сильнее, но все еще не могу избавиться от лорда Тевершема. Пальцы впиваются в плоть, и меня охватывает резкая боль, пока темп наконец не замедляется.
Моргая, я обнаруживаю, что Уилл и Хейл на меня смотрят. Я – не ведьмак, по крайней мере, по критериям «Демонологии» короля Якова. Я не продавал душу дьяволу в обмен на дарование. О том, кем я являюсь, никогда не говорили в открытую, хотя этого было бы вполне достаточно, чтобы приговорить меня к виселице.
Я оборачиваюсь к Хейлу.
– Сэр, вы всегда держите тела мертвых людей у себя в доме, там же, где спят ваши жена и дочь? – задыхаясь, задаю я этот вопрос, и он разлетается эхом, словно я нахожусь на театральных подмостках. Звуки становятся громче, а цвета – ярче, как только мертвые завершают свое послание. Я чувствую, что из меня будто выкачали воздух, и мне необходимо распрямиться, чтобы снова занять окружающее пространство.
Мой упрек заставляет Хейла мгновенно протрезветь.
– Я храню его здесь, чтобы уберечь леди Тевершем от того, чтобы память о ее муже превратили в посмешище. Я позабочусь о том, чтобы после окончания суда он был перезахоронен с соответствующим его статусу уважением.
– Мой ученик еще молод, – говорит Уилл, таким образом прося прощения за мои слова, но наш пристыженный хозяин уходит после того, как я ничего не добавляю к изысканному извинению моего наставника. Я испытываю облегчение. Пусть меня лучше посчитают невежей, чем ведьмаком.
Я ничего не имею против наказания молчанием со стороны Уилла, как и его приглашения посидеть рядом с трупом, лежащим между нами. Персиваль протягивает мне половину папок с делами, и их веса достаточно, чтобы я пришел в себя. Я смотрю на шрам на руке. Мы со Стивенсом никогда не обсуждали, кто я такой. В то же время его подозрения были так сильны, что однажды он пометил мою руку раскаленным гасильником для свечей, чтобы я навсегда запомнил языки пламени и был с ними осторожным. Если бы он не вырос тогда передо мной, словно грубый щит, я бы погиб много лет назад. Его любовь ко мне была узлом, который я развязал, потому что боялся, что его забота сделала меня слабым.
Уилл поднимает глаза от бумаг.