– Его больше нет, – говорит отец, когда мы оказываемся наедине, и удивленно смотрит то на меня, то на моего умершего брата. Нас разделяло всего шесть месяцев, и, несмотря на то, что общей в нас была лишь отцовская кровь, мы были достаточно похожи, чтобы сойти за близнецов. Мое присутствие лишний раз об этом напоминало.
– Мне так жаль. – Его сжатые кулаки – словно мягкое предупреждение. Он никогда и ничего от меня не ждал, даже сочувствия. Мужчина проводит пальцами по редеющим седым волосам. – Его предательство дорого ему обошлось. А смерть – еще дороже.
Я гляжу на брата, не желая верить, что отец все еще зол по поводу денег, которые он заплатил Парламенту, чтобы тот проигнорировал побег Фрэнсиса с целью примкнуть к армии роялистов.
Когда я поднимаю глаза, скорбная гримаса на лице отца превращается в презрительную усмешку. Я вжимаю подошвы ботинок в турецкий ковер, чтобы прийти в себя.
– Мой сын погиб смертью солдата, пока ты тратил время на написание пьес.
Как же легко прощают умерших.
– Слова нельзя недооценивать. За них ведутся битвы, – отвечаю я, напоминая о жестоком сопротивлении, с которым столкнулся король Карл, когда попытался навязать своим шотландским подданным обновленный молитвенник.
– Борьба идет не за слова, – возражает отец, и мы оба хватаемся за эту передышку от потери, лежащей между нами.
– А война не имеет никакого отношения к деньгам, – парирую я прежде, чем он сможет в очередной раз высказать мне свою избитую критику в адрес склонности короля к обложению незаконными налогами. – И к тому, что король превышает свои полномочия или не способен и дальше реформировать Церковь Англии. Речь о власти, и неважно, какие аргументы предъявляют Парламент и король. Его Величество набрал себе больше, чем ему полагается, и мы все за это боремся.
– Ты никогда ни за что не боролся, – произносит он со знакомой ухмылкой. Я для него – не более чем попрошайка. Богато одетый и образованный, но всего лишь попрошайка.
– Мне предложили работу, – сообщаю я, сжимая кулаки, чтобы успокоиться.
– И что нужно делать? – удивленно спрашивает он.
– Писать.
Он усмехается.
– Где? Лондонские театры за последние три года позакрывались. Королева, похоже, не собирается возвращаться из Франции, а роялисты в Оксфорде хотят хлеба, а не зрелищ.
Отец складывает руки на груди, и я заставляю себя продолжить разговор. Я рассказываю папе о своей дружбе с мистером Додмором Роупером. Мы вместе учились в Оксфорде, и он бросил учебу, чтобы заняться развлечениями для королевы.
– Он купил одну из моих пьес и пообещал мне работу при дворе роялистов во Франции.
Отец вздыхает.
– Ты такой же, как твоя мать. Она тоже всегда возлагала надежды на красивые слова и ложные обещания.
Я стараюсь не демонстрировать своего удивления. Я мало что знаю о своей матери. Она умерла спустя несколько дней после моего рождения, и отец никогда не старался рассказать о ней достаточно, чтобы я воспринял ее как реального человека.
Мимолетное воспоминание о Фрэнсисе заставляет меня наклонить голову так, как сделал бы и он.
– Вот так ты ее и покорил?
Отец смеется, но по тому, как он сверлит меня взглядом, я понимаю, что задел его.
– Я встретил ее во время путешествия и привез с собой.
– И? – Я ощущаю, как меня гложет тоска.
– Я женился на твоей мачехе месяц спустя. Наши пути с твоей мамой разошлись, когда она обо всем узнала. У нее были более грандиозные планы. – Он отмахивается от этого воспоминания.
– Как ее звали? – умоляюще спрашиваю я, но он лишь стучит костяшками пальцев по стулу, не желая еще больше углубляться в прошлое.
– Мое снисходительное отношение к твоим поэтическим амбициям было лишь данью ее памяти, но после смерти твоего брата я его утратил. – Отец достает из дублета запечатанный свиток. – Теперь все, что однажды принадлежало Фрэнсису, – твое, – заявляет он.
Пергамент легкий, словно перышко, но мои руки дрожат под его весом. Законность моего положения подтверждают небрежная подпись отца и печать Парламента, но эта награда меня не радует. Это – лишь вынужденный дар, связанный со смертью моего брата, впрочем, я не тороплюсь выпускать его из рук.
– Твоя жена никогда не позволит мне занять его место.
– Софи уже смирилась с ситуацией, – говорит он, и я замечаю на его руке след от укуса. Наши взгляды встречаются, и я с содроганием вспоминаю осанку Софи и ее рыжие локоны.
– Поползут слухи. Люди меня не примут.
– Я научу тебя пробивать себе путь, – усмехается он. Когда началась война, отец сразу же заявил о том, что встал на сторону Парламента, чья поддержка людей среднего класса дала ему шанс проявить себя в чем-то новом, чем-то королевском. Он провозгласил себя торговым королем, и никто не будет проверять его происхождение.