Альтамия достает распятие, которое прятала в носовом платке, и с гордостью выставляет его на всеобщее обозрение.
– Ну вот, теперь мы оба привлекаем внимание, – заявляет она и хихикает, когда посетитель уходит. Я наклоняюсь, чтобы взглянуть на нее через нижнюю полку, когда она вдруг делает неожиданное признание: – Мой дядя утверждал, что глаза мертвецов раскрывают их секреты.
Из-за серьезного выражения на лице девушки я начинаю опасаться, что она догадалась о том, что я от нее скрываю, но Альтамия улыбается, заставляя меня осознать, насколько нелепым было это предположение. Она выжидающе на меня смотрит, и я задумываюсь: как бы она отреагировала, если бы я сказал, что она была бы права, если бы не поверила дяде. Мертвые поют о своих горестях, а те, кто их слышит, – не более чем проводники.
Она водит пальцами по очертаниям слов на корешке ближайшей к ней книги. Я подзываю ее ближе, и она наклоняет ко мне голову.
– Когда, в немилости у счастья и людей… Я плачу над моей проклятою судьбою… Лишь вспомню о тебе – и вновь здоров душою… О, велики, мой друг, дары любви твоей, и доля царская ничтожна перед ней!
– Прекрасно, – шепчет она.
– Но стоит не на своем месте, – объясняю я, указывая на заголовок книги у нее за спиной. – Книга сонетов Шекспира. Большинство из них я могу процитировать наизусть. Когда мы с братом были младше, коллекционировали слова, как безделушки.
– Безобидное увлечение для ребенка, – замечает она, протягивая мне книгу.
– Это было единственным времяпрепровождением, которое мне удалось ему навязать. – У меня перед глазами встают непрошеные воспоминания о Фрэнсисе, и я задаюсь вопросом, связана ли четкость этих картин из прошлого с тем, в каком тесном контакте я нахожусь с усопшими. – И весьма дальновидное для будущего драматурга. Вполне естественное для сына фламандской актрисы. – Именно об этом проговорилась моя мачеха во время одной подслушанной мною ссоры с отцом. Я жду реакции, но даже если девушку удивила моя история, то ее взгляд этого не выдает.
– Вы стали драматургом из-за матери? – немного помолчав, спрашивает она.
Я листаю книгу. Песни моей матери стали первыми безделушками, которые я заполучил. И именно из-за того, что я пропустил некоторые из ее слов мимо ушей, Стивенс прижег мне тогда руку. Лишь впервые посетив театр, я осознал, что они были украдены из спектаклей. Воспоминание о ее песне все еще медленно кипит в моей крови. Порой мама навещает меня во сне, но ничего не оставляет после себя, если не считать шепота в тишине. И она не дает мне покоя. Теперь мне нужно от нее лишь имя.
Я резко захлопываю книгу.
– Я – не драматург. Мне слишком нравится наблюдать за ними со стороны, чтобы пытаться в чем-то их превзойти.
Альтамия раскрывает рот, словно собираясь мне возразить, но вместо этого делает паузу, а затем спрашивает, кто мои любимые писатели.
– Бен Джонсон, Джордж Уизер, Еврипид и Джон Тейлор, сатирик.
Она наклоняется ко мне.
– Сатирик?
– Он написал уморительный диалог между собакой принца Руперта, Бойем, и круглоголовой дворняжкой по имени Перчик. – Альтамия смеется, и я продолжаю: – Если бы у меня был выбор, то я бы, как и он, тоже с удовольствием пустился в приключения. – Печаль в моем голосе застает нас обоих врасплох. – Вы были близки со своим дядей? – Этим вопросом я прерываю эту неловкую задумчивость.
– Нет. – Ее резкий ответ заставляет меня поднять глаза. – Раньше ему доставляло удовольствие смущать меня, перечисляя способы, с помощью которых можно определить причину смерти, а потом его стало раздражать, что я выросла и перестала доверять ему при поиске ответов. Из-за этого я стала смотреть на него иначе. Точнее, осознала, как он воспринимал меня, и мне это не понравилось. – Из-за подобной откровенности на ее щеках разгорается румянец. – Вы скучаете по дому?
– Нет, – признаюсь я и наклоняюсь к ней, чтобы поближе рассмотреть ее темные ресницы. – Я больше скучаю по Оксфорду.
Я отстраняюсь и вспоминаю то ощущение свободы, которое испытывал, когда был чем-то большим, чем незаконнорожденный сын богатого человека. Меня окружали люди, убежденные в том, что способны оставить после себя след на Земле. В какой-то момент я причислял к ним и себя, словно актер, ожидающий за кулисами своего выхода. Но потом появился король со своим двором, состоящим из все быстрее беднеющей знати. Ежедневные развлечения, вроде карточных игр, тенниса и спектаклей, мало помогали в борьбе с солдатами и наемниками.